Отражение в зеркале заставляет Юто думать о брате. Практически всё заставляет Юто думать о брате, но отражение — коварно и беспощадно, оно встречает его каждое утро и провожает каждый вечер, следует за ним повсюду и от него никак не избавиться. Долбаное отражение причиняет ему вполне реальную боль.

Они с Хаято не слишком похожи, но даже из-за этого «не слишком» Юто в исступлении скребёт пальцами по щекам и скулам, будто в надежде соскоблить лицо слой за слоем, собрать из ошмётков что-нибудь новое, отличное, налепить мозаикой обратно и молиться, что хоть так Хаято начнёт его замечать. Перестанет отводить глаза, будто ему больно смотреть на брата. Будто ему стыдно видеть то, что он видит, читать мысли Юто, как открытую книгу.

Больше всего раздражает рот. Этот чёртов огромный рот, отличительная семейная черта. Пухлые, яркие губы, мягкие-мягкие, и связанные с ними миллионы шуточек всё возрастающей с годами степени испорченности. Видя свои губы в отражении, Юто не может не думать о губах Хаято, гадать, как эта мягкость сочетается с дурной привычкой обкусывать их, и водить по ним кончиками пальцев, осторожно прикасаться, гладить, дразнить. У него никогда не было достаточно возможностей, наглости и свободы, чтобы позволить себе это с братом, есть только страстное желание и проклятое отражение, которое всегда рядом. Даже тогда, когда Хаято месяцами отсутствует дома.

Юто ненавидит их похожесть и родство, но в то же время — боготворит. Ему даже не нужно подстёгивать своё воображение, чтобы представить Хаято, притвориться, что это не он сам — а Хаято прикасается к нему. В такие момент его ладони настолько горячие, что почти оставляют ожоги на коже. Юто запускает пальцы в длинный, им же самим чуть не до костяшек натянутый рукав тонкого джемпера, ногти царапают запястье, посылая волну мурашек вдоль позвоночника. Юто растворяется. Остаётся только тело, растревоженное прикосновениями, предельно обострённые ощущения; до тех пор, пока физический контакт не прерывается, совершенно не важно, кто реален, а кто всего лишь плод воображения.

У него слегка трясутся колени, когда он торопливо сдирает с себя джемпер, беспорядочно проводит ладонями по груди. Хаято наверняка нравится, когда есть что пощупать. Он машинально трогал бы Юто, как девочку, окажись они в такой позиции. У Хаято сильные руки, большие ладони — Юто поглаживает соски и прерывисто выдыхает, закрыв глаза.

Ему так жарко, что мозг, кажется, плавится. Плавится кожа, в трусах тесно и влажно. Будь Хаято здесь, Юто уже умолял бы его, тёрся об него, как сумасшедший, едва слышно поскуливая.

Первый раз он увидел эротический сон с участием старшего брата лет в тринадцать. Это было… даже вполне невинно, по сравнению с фантазиями, посещающими его сейчас, но и этого хватило, чтобы поутру обнаружить липкое, мокрое, невозможно неприличное пятно в известном месте. Это был его полный провал как брата и как человека. Но провал такой восхитительный и будоражащий, что остановиться было невозможно. Юто раз за разом проваливался в своё запретное удовольствие, окунался в него с головой. Guilty pleasure. Сладко. Тягуче.

Он дразнит сам себя, поглаживая внутреннюю сторону бедра, замирая в предвкушении, когда ладонь почти накрывает пах. Ближе и ближе, пальцы пробегаются вдоль ширинки и, наконец, плотно ложатся поверх — Юто плаксиво всхлипывает и толкается в собственную ладонь. Вторая рука неловко пытается расстегнуть ремень, теребит пуговицу. Приходится приложить огромное усилие, чтобы остановиться на секунду, на короткое мгновение, и расправиться с застёжками. Руки подрагивают, когда он спускает штаны и снова смотрит на своё отражение. Раскрасневшийся, встрёпанный, бесстыдно возбуждённый — он выглядит пошло, глупо. Жалко.

Что подумал бы Хаято, увидев его таким? Юто может представить его разочарование, его брезгливое отвращение и мучительный стыд… Но в фантазиях Хаято нагибает его, сгребает волосы в горсть и имеет до беспамятства.

От горячих, коротких выдохов зеркало запотевает, Юто прижимается к нему щекой, грудью — холод стекла против раздразнённых сосков прошивает насквозь, лишает остатков и без того затуманенного разума. Он выгибает спину и благословляет себя, награждает себя, позволяет себе наконец-то обхватить болезненно напряжённый член мелко дрожащей ладонью. Громкий, протяжный стон срывается с его губ.

Движения беспорядочные, суетливые, но ему больше не хочется дразнить, не хочется играть, он жаждет только разрядки — мощной, яркой, иначе не бывает, потому что Хаято. Хаято в своей гребучей школе за тридевять земель и вернётся только к Рождеству, но в мыслях Юто он всегда рядом. В мыслях Юто это его рука сейчас надрачивает младшему брату, который мечется и подвывает, предчувствуя приближение оргазма.

Юто кончает слишком быстро, ему не пришлось даже ласкать себя изнутри пальцами, представляя, что это член Хаято методично погружается в него, совершая простейшие, пришедшие из далёкой древности движения. Сперма брызгает на руку, на зеркало; он медленно оседает на пол и растягивается на ковре. По телу растекается сладостное ощущение абсолютной расслабленности, внутри — легко, щекотно и немного смешно, голова в облаках. Он будто обкуренный.

Ему уже давно не стыдно. Все его мысли давным-давно крупными буквами написаны на лбу, во взгляде, которым он изучает брата, пялится на него. Постоянно.

Рано или поздно им придётся об этом поговорить.

Юто не против наконец-то пустить этот чёртов огромный рот в дело.