У меня последние несколько дней оверхайп примерно практически по всему, по чему только можно Особенно тяжело было вечером воскресенья и вчера, когда я свалилась с давлением (?) и весь день пролежала, не в состоянии держать себя вертикально Тут-то уж я оторвалась, посмотрела практически всё, на что подзабила в последние две недели я даже дочитала Ten Count до онгоинга после ОЧЕНЬ большого перерыва, нет, не стыдно, excuse you И тут-то уж меня накрыло...
Я так ждала крылатого призрака в аджине, что чуть не впала в кому, когда он появился Как эффектно это было, как хорошо, мама, умираю меня не отпускает несколько дней, я сгорела, мама Всё жду, когда кто-нибудь сгорит так же, как я
Привет всем, кто здесь есть, кто всё ещё хотя бы иногда из интереса почитывает мои посты, а не пролистывает их в ленте Я выложила на дневник-архив чтобы он не умер ненароком свои тексты с летней битвы, в которой я играла за команду Ripe Garden
Что такое Ripe Garden — грубо говоря, это хуманизация овощей. Ну очень грубо говоря. Не буду растекаться мыслью по дереву, вот наша визитка, в ней можно почитать всякое
А сюда я пришла, собственно, за тем, чтобы вбросить ссылку — вдруг кто-нибудь захочет почитать Хотя бы какоридж, потому что нууу по большому счёту это практически оридж и есть (по крайней мере всех девочек команда придумала самостоятельно) Да и кто будет вникать, честное слово
До чего я докатилась, ребята. До чего я докатилась. Выпрашиваю, чтобы меня почитали So desperate. Когда-нибудь я смогу писать хорошо и по популяным фандомам, лол Или нет
Озвучила уже в твиттере, озвучу ещё раз здесь Ну, типа, чувство разочарования и запах подгоревшей задницы должны быть зафиксированы в как можно большем количестве соц.сетей
Так надоели фандомы, нет сил просто уже Я и так в изоляции практически нахожусь постоянно: не читаю дежурки, очень мало читаю других людей (и очень мало людей читает меня, в этом у нас полное взаимопонимание), не заглядываю, в общем, практически никуда, где у меня может пригореть. Но периодически доносящиеся отголоски вгоняют в состояние священной ярости сразу, без регистрации и смс
Я не могу находиться совсем вне фандома; всё, что я пишу (когда я пишу) — оно фандомное, все мои интересы на данный момент лежат в области какого бы то ни было канона. Я всё равно продолжаю ходить на фесты и битвы, хотя каждый раз говорю себе — хватит, пора остановиться, это практически не приносит позитива, зато негатива хоть жопой жуй. Я слаба, я не могу заставить себя отойти от фандомного творчества и заняться чем-то другим. Но господи боже мой, какое кругом дерьмо и болото, болото и дерьмо. Шаг влево или шаг вправо — и ты обязательно во что-нибудь вляпаешься, либо в одно, либо в другое. Обязательно. По-другому просто быть не может.
Серьёзно, очень хочется гореть, хочется снова почувствовать вдохновение, которое было вот например в конце лета (пока меня не окунули с головой, да, я ещё не раз это вспомню). Но получается только подгорать и бомбить, бомбить, бомбить, подгорать. Устала. Надоело.
Всем, кто чувствует себя так же — крепких обнимашек за мой счёт.)
С силой тысячи солнц, часть 1 Автор:Птица Граф Размер: миди, 7043 слова Пейринг/Персонажи: Лайон/Скиттлз Категория: преслэш Жанр: фэнтези, романс, ангст Рейтинг: PG-13 Краткое содержание: Они впервые встретились на празднике середины лета: Скиттлз думал, что Лайон — демон, пришедший сожрать его, а Лайон думал, что его глаза — самое восхитительное, что он когда-либо видел в своей жизни Примечание/Предупреждения: АУ, полная магии и тлена на самом деле нет
Thousand Foot Krutch — You Set Me On Fire.mp3
Ярмарочная карусель мчится по кругу пёстрой лентой, воздух взрезает счастливый детский смех и визг. Мир полнится зычными выкриками зазывал и уличных торговцев, многоголосый гул сгущается вокруг и окружает плотным коконом, десятки ног шагают в разном ритме, вздымая мелкие облачка пыли: последние несколько дней погода стояла солнечная. Людской поток по городским меркам не очень большой, но для пригорода весьма внушительный.Людской поток по городским меркам не очень большой, но для пригорода весьма внушительный. Лайон сливается с ним, подчиняется течению, никуда не спеша и позволяя уносить себя всё дальше и дальше, вдоль основательно сколоченных торговых рядов и передвижных лавок. Вибрации чужих голосов пробегают по его коже, обволакивают со всех сторон, вовлекая в нечто, позволяющее чувствовать себя частью единого целого. Лайон наслаждается этим ощущением и не торопится сбрасывать его с себя, словно ненароком налипшую на рукав паутинку. Время близится к полудню и солнечные лучи, набравшись сил, припекают уже немилосердно, но Лайон с удовольствием подставляет им лицо. Он не боится обгореть, а на солнышке не грелся уже слишком давно. Даже забыл, каково это. В волосах игриво путается приветливый ветерок, Лайон вдыхает полной грудью и даже не пытается удержать широкую улыбку — этот мир жив, он дышит и поёт ясно, звонко, громко. Лайон скучал по этому ощущению, будто сотню лет не был дома. Только теперь, на собственной шкуре почувствовав разницу, он осознаёт, насколько вымотала его Граница. Ни ветра, ни солнца, ни лета, ни лёгкого дыхания жизни, только стылая, замершая бесконечность безвременья. Человеческий поток, тем временем, выводит его на деревенскую площадь, где возвышается в самом центре украшенное цветами и лентами Колесо Года. Вокруг кипит работа — складывают большой костёр, которому гореть сегодня вечером. Ох и полыхнёт же здесь после захода солнца! Представляя, как огонь взметнётся до самого неба, Лайон проходит мимо, ведомый звуками музыки. Не той возвышенно-торжественной, чинной и важной, какую порой можно услышать в Городе-За-Стеной, а музыки совсем иного толка. Там, в городе, её сочли бы безвкусной, неэлегантной, чересчур плебейской и оттого неподобающей, но Лайону она куда больше по душе — весёлая, озорная, лёгкая и незатейливая, ничуть не кичливая, лишённая излишней сложности. Он не знает, когда успел так привязаться к народным мотивам и песням, ведь большую часть жизни провёл в Цитадели. Рядом с музыкантами улыбки сияют ещё ярче, кто-то танцует — мелькают ленты, вплетённые в венки и девичьи косы, вскидываются и кружатся нарядно расшитые юбки. Лайон наблюдает, чувствуя, как ноги сами норовят пуститься в пляс, и преисполняясь беззаботного счастья, которое никогда не смог бы обрести в Городе или Цитадели. Вдруг, крепко сжав его ладонь и ослепив белозубой улыбкой, темноглазая девушка утягивает Лайона в хоровод. Он смеётся, как не смеялся уже целую вечность, и лихо отплясывает эти «ужасно неприличные» деревенские танцы до тех пор, пока не выбивается из дыхания окончательно. Всё ещё едва слышно посмеиваясь себе под нос, Лайон покидает круг танцующих и ныряет в торговые ряды попроще, туда, где разместились не купцы и именитые ремесленники, а простые народные умельцы со своими поделками. Солнцеворот — большой праздник, и ярмарку по такому случаю устраивают соответствующую, на целую неделю. Каждому на ней найдётся место, чтобы показать себя, да и люди настроены более благосклонно, чем обычно. Все хотят, чтобы добро, сотворённое в эти дни под чутким присмотром божественных сил, сторицей вернулось к ним в новом году. Даже детишки на Летней ярмарке пытают счастья: Лайон разменивает несколько медяков на пару браслетов из ниток и цветных бусин у розовощёкой босоногой девчонки. А та взамен рассказывает, где и у кого найти самые вкусные в мире сладости — такие, что даже взрослым нравятся, а ведь все знают, как взрослые не любят признаваться в ребячестве. Лайон обещает, что просто так никому не откроет этот секрет, и мысленно делает заметку заглянуть к торговцу: пусть его кружение по ярмарке наконец приобретёт некоторый смысл, ведь грешно такое дело игнорировать. Но, как это часто случается, стоит только начать поиски, как ноги уводят совсем в другую сторону.
***
Лайон не единственный, кто решил потратить увольнительную на побег за пределы городских стен: тут и там он замечает смутно знакомые лица. В большинстве случаев его память не ассоциирует с ними никаких имён, а отсутствие формы и знаков различия оставляет простор для ошибок и спекуляций, но интуиция почти никогда его не обманывает. Даже не зная этих людей лично, он чувствует отклик где-то в глубине души, чувствует нечто болезненно родственное, нечто, заставляющее его вглядываться внимательнее, водить носом, будто ищейка. Он ловит себя на том, что чересчур пристально следит за компанией молодых людей неподалёку: они громко переговариваются, громко смеются, даже жестикулируют — громко, и как им это только удаётся? Всё это кажется странным, никак не удаётся сладить с мыслью, что здесь не обязательно держаться тише воды, ниже травы, делать своё присутствие максимально незаметным, прятать дыхание и заметать следы. И никто не стесняется, как эти ребята, просто так притягивать к себе взгляды, привлекать внимание, делать своё присутствие настолько заметным, насколько возможно. Пусть даже большинство делает это машинально, просто потому, что не умеет иначе. Лайону не даёт покоя навязчивое чувство узнавания — его батальон? Новенькие из его роты? Случайно пересекались на поле боя? Гадая и перебирая варианты он упускает момент, когда его внимание становится слишком очевидным: разговор обрывается на полуслове, прекращается смех, меняются выражения лиц. Спины выпрямляются и напрягаются шеи. Солдаты заметили и признали офицера. Лайон коротко улыбается и наклоняет голову в знак приветствия. Это было глупо, слишком импульсивно с его стороны, так давить на людей, которые всего лишь хотят отдохнуть, пожить хоть один день без напоминания о войне и о том, что скоро придётся туда вернуться. Никто не заслуживает испорченного праздника только потому, что Лайон слишком надолго задержался в капкане своих мыслей. Отвернувшись, он снова ныряет в толпу и неторопливым, но широким шагом направляется прочь, кардинально поменяв намеченный курс. Он решается снова поднять голову и перестать пялиться себе под ноги только тогда, когда приводит мысли в порядок и со всех ног летящая на него ребятня не оставляет иного выбора, кроме как внимательно следить за каждым шагом. Уходя от столкновения, он неловко взмахивает руками, разворачивается практически на сто восемьдесят градусов… и вдруг встречается глазами с очередным незнакомцем из толпы. Это не первый и даже не десятый взгляд, специально или ненароком пойманный им за сегодня — впору собирать коллекцию, — но единственный, заставивший его замереть и на мгновение даже задержать дыхание. Словно вдруг, прямо перед Лайоном, выстроили защитный барьер, а он и налетел на невидимую стену, как неопытный юнец. Он даже машинально поводит пальцами, собирая немного магии на кончиках и отпуская её прочь от себя широкими кругами, но не находит ни единого следа заклинания. В этом смысле никто из его ближайшего окружения не представляет опасности — кроме оставленных позади солдат, но их магия спит и лишь недовольно шевелится в своём сне, почувствовав эфемерное прикосновение. Он слишком привык быть настороже. — Выглядишь так, будто ждёшь удара в любую секунду. Эти глаза зелены, цвета молодой листвы ранней весной. Лайон слышит в его голосе смешок, но не видит веселья во взгляде — только нахмуренные брови и привычную беспокойную складку между ними. — Мы знакомы? Я тебя обидел чем-то, дал повод для драки? Судя по всему, он очень юн, явно моложе Лайона. Лихие вихры непослушных светлых волос, пушистые ресницы, едва заметные веснушки на скулах — подарок слишком жаркого и солнечного лета. Одет очень просто, горбит плечи и искренне недоумевает, почему этот странный прохожий продолжает смотреть на него и молчать. Лайон делает глубокий вдох, лихорадочно раздумывая, как ему выйти из неловкого положения. О причинах, по которым он вообще так опростоволосился, можно будет подумать позднее. — Интересная у тебя вещица, — замечает он, кивая на глиняную фигурку в руках незнакомца. Маленькая, неожиданно изящная, любовно расписанная тонкими линиями узоров — это птица? Точно птица. Лайон хватается за неё, как за своё спасение. — Я совершенно покорён и ослеплён. — Однако, какой эффект способна произвести самая обыкновенная свистулька, — неожиданный ответ его веселит, губы растягиваются в улыбке. — Страшная сила — красота. Лайон спотыкается о двусмысленность этой фразы. Или ему просто показалось и он услышал то, что хотел услышать? Трудно сказать, какие именно смыслы прячет собеседник за теми или иными словами, когда совсем не знаешь его. Это заставляет вслушиваться ещё внимательнее, вглядываться в изгиб его улыбки, пытаясь понять, достаточно ли в ней лукавства, чтобы позволить себе немного надежды. Лайон давным-давно не чувствовал ничего подобного и не очень горит желанием возвращать мысли в правильное русло. — Стало быть, это не просто фигурка? — с небольшим сожалением Лайон отводит взгляд от его лица и изучает заинтересовавшую вещицу. — Я о таком только слышал, но никогда раньше не видел. — Серьёзно? Ты, видимо, из городских богатеев — тех, у кого было невероятно скучное детство, — парень качает головой и подносит птичку к губам. На пробу извлекает пару неожиданно нежных звуков, а потом наигрывает простенькую, но крайне навязчивую мелодию. — Наша ребятня в тот же миг слетается, стоит им только услышать знакомые звуки. Как это у него только выходит? Как вообще работает эта крохотная птичка? Голос приобретённой за годы службы паранойи скрипит и шамкает на самой грани слышимости Лайона, раздразнивает поутихшую было привычную тревожность, но он не дурак и не совсем безнадёжно повёрнут на магии. Не ей, как говорится, единой. — Получается, ты играешь свою музыку, а детишки бегают за тобой хвостом и позволяют вить из них верёвки? — Лайон пытается пошутить, чувствует себя немного виноватым, но ему это нужно, чтобы самого себя поставить на место. И напомнить себе, что человека без дара он и без дополнительных ритуалов способен распознать — по цвету, запаху и вкусу. — О нет. Нет-нет-нет, видимо, я и правда умудрился чем-то тебе насолить, — он встряхивает волосами и досадливо отмахивается от слов Лайона, как от чего-то мерзкого, что ни в коем случае нельзя подпускать к себе слишком близко. — Что именно из сказанного сделало меня похожим на злобного психа с волшебной флейтой из той отвратительной старой сказки? Посмотри на меня, я действительно выгляжу таким опасным типом?.. Лайон не упускает возможности лишний раз полюбоваться и честно смотрит — критично и скептично, стараясь, чтобы взгляд нигде не задерживался подолгу. Потому что таращиться, всё же, невежливо, даже имея на руках карт-бланш. — Я вовсе не это имел ввиду. Просто неправильно подобрал слова, вот и вышло неловко, — Лайон поднимает ладони в знак примирения и даже не пытается сдержать улыбку. Выглядит ли он опасным? Он удивился бы, узнав ответ. Пусть всё и зависит от того, о какой именно опасности речь, но один его взгляд уже заставил дыхание Лайона на мгновение остановиться. Этот факт не стоит упускать из внимания. — Давно у меня не было подобных разговоров. Не обижайся. — Подобных — это каких? — непонятный он, всё же. В одно мгновение будто расстроен и обижен, а в следующее уже снова весь внимание и острое, как игла, любопытство. А ещё есть в нём немного света. Он зачем-то пытается это скрывать за нахмуренными бровями, как за завесой туч, но не всегда хорошо справляется, и свет проглядывает наружу. Лайон оставляет мысль при себе, аккуратно скатывает её в крошечную горошину и прячет в тот уголок, где хранятся всякие приятные воспоминания. Даже если они никогда больше не увидятся, всегда можно будет вернуться к этому моменту и снова порадоваться. — Восхитительно расслабленных разговоров не по делу, — поясняет Лайон с довольной улыбкой. — Ты просто не представляешь, как этого не хватает, когда вокруг одни только серьёзные лица. Постоянно. Он неопределённо пожимает плечами, будто прекрасно всё себе представляет, но никаких возражений не следует. Лайон расценивает это как сигнал к тому, что можно продолжать: — Так что же, где можно раздобыть эти прелестные безделушки? — кивает он на глиняную птичку, возвращаясь к предмету разговора. — Это последняя, я уже раздал все. — Ты ещё и делаешь их сам? — брови Лайона волей-неволей ползут вверх. — Балуюсь иногда, — ещё одно пожатие плечами, на этот раз — с лёгким налётом неуверенности. Его лицо приобретает на несколько мгновений отсутствующее выражение, как у человека, слишком далеко ушедшего вслед за своими мыслями. — Мастерскую закрывают в праздничные дни, так что и остаётся только лепить вот такие мелочи. Не хочу отвлекаться от глины надолго, иначе пальцы как будто деревенеют. Лайон, не скрываясь, с интересом исследователя разглядывает его пальцы. Пристальное внимание приводит юного гончара в чувство и, очевидно, очень смущает — он хмыкает, прокашливается, прячет одну руку в карман, а вторую сжимает в кулак, пряча заодно и птичку. — В общем, вариантов несколько, — помявшись немного, он скорбно кривит лицо и неловко переступает с ноги на ногу. — Можешь отловить детишек и договориться с ними. Можешь попытаться выменять последнюю свистульку у меня. А можешь заглянуть как-нибудь в гончарную лавку на Нижнем рынке — если блажь не пройдёт и ты не брезглив. Там меня застать проще, чем здесь. Выбирай. И замирает в ожидании. Почему-то нервничает, украдкой оглядывается по сторонам, будто ищет пути к бегству. Вокруг множество людей, он может спокойно ускользнуть в любой момент, стоит только слегка качнуться в сторону, сделать крошечный шажок — и поток подхватит, понесёт дальше, при всём желании будет невозможно за ним угнаться. Лайон мог бы подсказать, помочь, отшагнуть с его пути буквально на пару сантиметров, прозрачно намекая, что он свободен делать то, что посчитает нужным, но ему слишком уж нравится этот крошечный островок среди волнующегося моря людей, кружевная магия слов, и взглядов, и жестов, удерживающая на месте, как на привязи. — У меня есть браслет из ниток и бусин, пара монет, пара леденцов, — Лайон улыбается лучезарно, и это всё не то, это всё ерунда, он ни за что не согласится поменяться на такую мелочь. Зато Лайон теперь знает, где его найти после; ещё одно воспоминание, которое он бережно сохраняет в памяти. — Не пойдёт, конечно, — тот вздыхает, покачивая головой с лихими светлыми вихрами, но улыбающееся лицо Лайона заставляет его чувствовать себя немного лучше, немного легче. — Нужно что-то твоё, не чужое. Кусочек души за кусочек души, равноценный обмен. И откуда он только взял всё это, человек, лишённый дара начисто? Лайон и так уже восхищён, но каждое мгновение восхищается ещё больше. Хочется прикоснуться к нему, проверить, не фантом ли это, не сон — вдруг он задремал где-то, утомлённый жарким летним днём? — Боюсь, я не подготовился к серьёзным сделкам, — Лайон виновато разводит руками, но вдруг чужие пальцы сами аккуратно касаются его шеи, подцепляют тонкий чёрный шнурок, вытягивают из-под рубахи спрятанный амулет: металл тёплый на ощупь и как будто немного живой. — Вот это, — зелёные глаза глядят внимательно, цепко, словно всё видят и всё понимают. — Вот от этой вещи правильные ощущения. Идёт? Лайон и не замечает, когда успел согласиться, а сам уже накидывает тонкий шнурок ему на шею — забирай, конечно. Буквально на секунду узкая ладонь оказывается у него в ладони, передавая крохотную певчую птичку, Лайон замирает, околдованный, а в следующий миг светловолосого безымянного юноши рядом уже нет. Растворился, как мираж, спрятал свой свет за дымовой завесой, потускнел, чтобы слиться с толпой. И ищи его теперь, как ветра в поле.
***
С самого заката по всей деревне разгорается пламя. Маленькие костерки на улочках и в переулках, вдоль дороги до самых городских стен, фонари над каждой дверью, свечи в каждом окне. Огня сегодня должно быть много, огонь сегодня свят, он отпугивает нечисть и не даёт бесам подобраться слишком близко к живым. И ярче всего пылает, конечно, Колесо Года на площади: трещит, гудит, стонет, дышит в лица сухим жаром под танцы, песни и хороводы. К этому времени все пришлые городские уже разбрелись по своим домам, спрятались за глухие каменные стены, где нет места суевериям и обрядам, где так просто чувствовать себя защищённым, засыпая в тени Цитадели. Они давным-давно перестали бояться таких ночей, как эта, давным-давно позабыли о том, откуда когда-то пришли сами. Лайон их не винит, он и сам не испытывает должного благоговения, но боится попросту задохнуться в стенах своего дома. Нагулянная за день усталость обнимает его за плечи, но почерневшее и объятое пламенем Колесо нагоняет жуть и тоску, не даёт расслабиться. Что-то привиделось ему мельком в пляске огня, что-то тревожное, но сколько бы он ни глядел, ответа найти не может — только белые пятна скачут перед глазами и дразнят. Его чутьё притупилось, вино отбило нюх, только мороз по коже в жаркую летнюю ночь всё пытается намекнуть и подсказать, гонит прочь с насиженного места, прочь из круга багрянца и золота. — Эй, ты куда? — Лайона окликают, пёстрой многоголосицей зовут обратно новые знакомые и незнакомые, когда он поднимается на ноги. Хватают его за рукава, суют в руки флягу сладкого летнего вина, не дают сделать шаг. Будто плети-водоросли, русалочьи косы, тянущие на дно. — Постой, что тебе в той ночи? Все здесь, а там уже нет никого. Ему неспокойно, а слова только подливают масла в огонь. Как это никого? Лайон оглядывается снова, но ни на первый, ни на десятый раз не отыскивает среди высыпавшей к кострищу молодёжи светловолосого, вихрастого парнишку с зелёными глазами. Ему бы просто проверить. — Не уходи от огня далеко, душу вынут — не заметишь. Лайон и сам из кого угодно может душу вытрясти, если сильно припечёт. Да и свою терять не планирует, не в ближайшие несколько лет так уж точно. — Оставайся, догорит Колесо — будем прыгать через костёр, проворонишь своё счастье. Нет, глупости всё это, не просто так ведь его от Колеса воротит, как беса от ладана. Судьбу свою знать наперёд — не благо, а лишний груз, да и голова его ногам уже не указ. А в тех головешках ни счастья, ни благословения нет: что хорошего может родиться из пепла? Не слушая уговоров, он уходит в ночь, подталкиваемый в спину шепотками и огненной пляской. Вино сделало его движения неторопливыми, а веки — тяжёлыми, он выпил слишком мало и стал сонлив. До рассвета далеко, но подаренная кем-то фляга ещё почти полна, и он точно продержится до тех пор, пока в ней не станет пусто, как в пересохшем колодце, пока не придёт хмельное веселье и не отгонит сон. В Ночь Середины Лета не смыкай глаз, шепчет ветер, не то не сносить тебе головы, смельчак. Ведь беснуется нечисть, вышедшая на охоту, и из каждой тени глядят голодные злые глаза. Лайон не прочь сыграть с ними в гляделки; ему не страшно, его сама Ночь на поиски позвала, она же и охранит. Она — и магия, конечно, невидимая и невесомая, как меловой круг под ногами, как ладан и полынь. А выменянный оберег пусть другого стережёт. Сомкнувшиеся за спиной деревья скрывают от него красно-золотое море огней; Лайон остаётся один на один с лесом. Поначалу ему кажется, что тишина поглотила все звуки, но первое впечатление обманчиво — шорохи, шелест, сонное дыхание накатывают волнами всё сильнее и сильнее, пока не накрывают с головой. Лес пытается напугать его, подавить, сделать меньше, чем он есть на самом деле, заставить почувствовать беспомощность. На несколько мгновений ему даже это удаётся: в груди Лайона мыльным пузырём надувается волнение, он вдруг озабочивается тем, что не имеет представления, в какую сторону двигаться, откуда начинать поиск, как вообще в ночи, среди тёмного леса, искать человека, чьего имени даже не знаешь? Да и зачем это всё?.. Возникает крамольная мысль вернуться, но лопается радужными брызгами вместе с пузырём-волнением, когда Лайон командует себе перевести дыхание. Как смешны все эти сомнения и переживания для него, воспитанного Цитаделью, где всё детство он провёл в бесконечной охоте за тем, что преподаватели посчитают достойным поиска. Уметь находить и не быть найденным, не потеряться и отыскать дорогу — навыки, приобретённые часами практики, доведённые до автоматизма и отшлифованные до блеска с самых юных лет, пока телу привыкать было проще, пока приступать к более сложным ступеням магии было рановато. Лайон улыбается своим мыслям: у тех, кому наука поиска давалась легко, детство было вполне счастливым. Вызывая в памяти образ человека, которого хочет найти, он подносит к лицу раскрытую ладонь и сдувает с неё ворох искорок-светляков. Чем ближе к цели, тем ярче они должны разгораться, но сейчас Лайон едва может их разглядеть. Искры танцуют в воздухе, как подхваченные ветром пушинки одуванчика, беспорядочно роятся вокруг его головы и вдруг уносятся прочь. Лайон мысленно чертыхается — это его желание поскорее оказаться на нужном месте сделало их такими прыткими — и торопится следом, на ходу переплетая заклинание так, чтобы не ломиться через лес, рискуя собственной шеей. Идёт он долго. В какой-то момент с тропы приходится свернуть, пару раз Лайон чуть не проваливается ногой в чью-то нору, пару раз спотыкается о торчащие из земли корни деревьев и только невероятным усилием воли заставляет себя не поминать дьявольщину вслух — не хватает ещё разбудить какое-нибудь лихо. Радует то, что с каждым шагом он приближается к невидимой пока цели: рой светляков, указывающий ему путь, светится всё ярче и ярче. Вываливаясь из кустов на другую, узкую и почти нехоженую тропку, он видит всё в ближайшем радиусе так же чётко, как днём. Можно уже и рассеять заклинание, дальше он справится сам, а светляки с непривычки могут и напугать. Лайон возвращает их в ладонь, гасит искры, но остаточную магию пока не отпускает, собирает её в самом центре. Его учили быть экономным и что не бывает в этом деле излишков, так что он намеревается провернуть привычный фокус: когда гаснет последняя искра, он крепко сжимает кулак. В его ладони происходит крошечный взрыв, и волна остаточной магии порывом ветра уносится от него прочь, сталкиваясь со следами и призраками любой другой энергии. Чужая жизнь где-то совсем рядом, там же, где сильный испуг, а больше ничего, заслуживающего внимания. На искомое Лайон натыкается только через пару минут привыкания к темноте и добрый десяток шагов по курсу на обнаруженное живое существо: интуитивно улавливает что-то похожее на выменянный тем же днём амулет, замирает на месте, принюхивается и приглядывается. Отступает назад по своим же следам и, наконец, замечает его, неподвижно лежащего на земле чуть поодаль. Снова эмоции поспевают раньше, холодом колет паника, тело дёргается, чтобы сию же секунду броситься вперёд, на помощь, но мозг успевает воспротивиться и велеть ногам стоять на месте. Срабатывает выработанная с годами привычка останавливаться, через силу заставлять себя прирастать к земле в тех случаях, когда больше всего хочется оголтело куда-то кинуться, и немного подумать. Если бы мальчишка был мёртв, Лайон почувствовал бы это ещё на этапе плетения заклинания. Если бы ему было больно, это он почувствовал бы тоже, хотя бы пару мгновений назад. Если бы рядом были какие-то сверхъестественные возмущения, он знал бы и об этом. Единственное, что ему удалось обнаружить — страх, сильный, но не настолько, чтобы сойти с ума, лишиться чувств или сильно заболеть. Причины могут быть самыми разнообразными и их ещё предстоит выяснить, но никакой немедленной угрозы нет, а значит, нет и причин дёргаться. Смутно беспокоит только то, что паренёк — вот он, перед глазами Лайона, но от него всё ещё ни звука не слышно. Обычные люди, живые и лишённые дара, для любого по-настоящему слушающего представляют собой постоянный источник шума, хотят они того или нет. Только приблизившись на пару крошечных шагов — уже слишком, слишком близко, солдатские инстинкты давно перестали вопить от ужаса и капитулировали — Лайон различает его дыхание и торопливое сердцебиение. И не совсем ясно, то ли Лайон всё ещё слегка пьян, то ли просто проворонил момент, когда юные деревенские гончары научились так хорошо прятаться и сливаться с окружением. В любом случае, он восхищён: мальчишку хоть сейчас можно отправлять в какую-нибудь простенькую разведку, не боясь, что тот пропадёт или завалится. Многие новички даже после обучения справляются значительно хуже. Где бы набрать таких талантов, только с колдовским даром?.. — Эй, я тебя нашёл. Привет снова. Ответом ему — молчание. То ли он спит с открытыми глазами, то ли случилось что-то совсем уж жуткое. Что-то такое, чего не распознаешь с первого раза, коротко пробежавшись взглядом по поверхности. Лайон задумчиво гудит, склоняет голову набок и ещё немного сокращает дистанцию. Присаживается на корточки. — И как я должен понять, что с тобой всё в порядке, если ты не реагируешь? Можешь хоть голос подать? Видимо, нет. Лайон беспокоится всё сильнее, хмурит брови и отсчитывает удары сердца. Мальчишка дышит, моргает очень медленно. Поначалу он казался расслабленным, но при ближайшем рассмотрении выясняется, что напряжён, как натянутая струна. Взбулькивает вдруг как-то странно, закусывает губы — от этого непонятного звука аж озноб пробирает. Теперь точно придётся грубо вмешиваться, нарушать личное пространство и причинять неудобство — чтобы распознать проблему, Лайону нужно хотя бы прикосновение. Протянутую ладонь обжигает, невидимый огонь мажет наискось по пальцам, а мальчишка в мгновение ока взвивается с места, так быстро, что глаз практически не успевает за ним уследить, и так нечеловечески изогнувшись, что Лайон ожидает в любой момент услышать хруст костей и сухожилий. Пальцам горячо и мокро, Лайон догадывается, что его чем-то порезали, но отвлекаться на проверку пока не рискует — отводить взгляд сейчас попросту опасно. Кровотечение подождёт: парнишка хоть и отскочил, но ноги уносить не собирается, пригибается к земле, как загнанный в угол зверёныш, и готовится биться до последнего. В глазах — до костей пронизывающий ужас и смирение с неизбежным, дикое и очень неприятное сочетание. Лайон наконец-то замечает у него нож. Видимо, лежал рядом на всякий случай, не всё же от нечисти полынью и нательным крестиком отбиваться… И тут всё встаёт на свои места: и испуг, и эта реакция, и то, почему он не шевелился, не слушал и не смотрел. Лайон просто поражён своей недогадливостью и чёрствостью. — Эй, эй, тише, — он аккуратно, медленно поднимает руки, стараясь не делать резких движений и жалея о том, что рядом нет ни одного целителя, способного парой волшебных пассов привести пациента в состояние благостного спокойствия. — Я живой, настоящий, обычный человек. Вот, смотри, кровь бежит. Ты меня ножом царапнул, а я кровью пытаюсь истечь, черти и лешие так не умеют. Мальчишка растерян, хлопает глазами и ничего не понимает. Он ожидал чего-то совсем другого, готовился к безнадёжной схватке не на жизнь, а на смерть, а тут такое разочарование. Боевой настрой и установка на героическую гибель моментально испаряются, организм отменяет чрезвычайный режим, и остаётся один только сплошной конфуз. — Неужели задел?.. — бормочет он себе под нос испуганно, неловко валится сначала на одно колено, затем на другое. — Нужно, ну… Перевязать, наверное?.. Порез действительно сильно кровит и болит к тому же совершенно гнусно, пора бы предпринять что-нибудь. Но Лайон, в первую очередь, просто рад слышать связную речь. Кажется, у него проблемы с расстановкой приоритетов. Только приземляясь на пятую точку прямо в траву, он наконец задумывается о том, какую первую помощь может сам себе оказать прямо сейчас. Рубаху рвать не хочется, но перевязка могла бы стать отличным подспорьем для уже начавшегося исцеления — пусть на нём всё заживает, как на кошке, происходит это отнюдь не мгновенно. — У меня должно найтись что-то подходящее, — разглядеть толком его лицо в темноте — задача практически невыполнимая, но по голосу понятно, что мальчишка собирается, и даже уже начал, есть себя поедом за то, что натворил. Он бросает в траву нож, неопределённо взмахивает рукой и пытается куда-то ползти; проследив за направлением движения, Лайон обнаруживает чуть поодаль неаккуратно брошенную сумку и погашенный масляный фонарь, вернее, силуэты предметов, смутно их напоминающие. Первая попытка проползти эти несколько метров с треском проваливается. Эмоциональный откат беспощадно бьёт по коленям, делает их ватными и непослушными, и мальчишка со стоном утыкается лицом в землю: — Господи, ну зачем же так пугать?.. — Искренне прошу за это прощения, — с готовностью откликается Лайон. Он действительно сожалеет, что так вышло. — Но я и представить себе не мог, что кто-то примет меня за шатающуюся по лесу нечисть. — Извиняется ещё, ненормальный! — бубнит он и как будто закатывает глаза, дотягивается наконец до сумки и принимается за поиски. — Ты должен злиться. Или ныть, что больно. Или паниковать, как любая другая городская неженка. Угрожать кровавой расправой. Что угодно, кроме извинений. — Да ну, из-за такой нелепости, — Лайон зажимает порез, обе ладони испачканы и, возможно, на штаны накапало тоже, хоть он и старался следить. Нет субстанции более непредсказуемой и капризной, чем кровь. — Слишком много чести. — Из-за такой нелепости менее удачливые пальцев лишаются, — мальчишка передёргивается почти ощутимо, его эта тема явно очень беспокоит. Вынимая из сумки аккуратно свёрнутую чистую тряпицу, он, всё ещё с опаской, перебирается ближе к Лайону. — Это просто тебе везёт, да и я не особо умел — в темноте и с перепугу к тому же. А может, ты просто из тех, кто боли не чувствует, хотя на самом деле всё очень плохо. А может, ты всё-таки меня обманываешь, прикидываешься человеком и выжидаешь подходящего момента, чтобы мне голову оторвать. Вариантов много, мне ни один не нравится. У Лайона под кожей уже вовсю копошатся крохотные крупицы магии, забивают собой порезы, понемногу стягивают кожу. Такие царапины его только смешат и не волнуют ни на йоту; куда более неприятно в очередной раз замечать зыбкую тень превосходства в уголках собственных губ и ощущать липкий налёт снисходительной жалости на глазах. Он так давно не имел дела с обычными людьми, с их совершенно иным мироощущением, миропониманием и образом жизни, что совсем об этом позабыл, и спустя столько лет почти поддался вылезшим на поверхность дурным юношеским привычкам. Многие маги любят считать себя богами. — Ты довольно спокойно реагируешь для человека, всерьёз рассматривающего вариант с отрыванием его собственной головы в ближайшем будущем, — чтобы отвлечься от неприятных мыслей, Лайон снова переключает внимание на него. — А по виду не скажешь, что такое с тобой часто случается. — Я смирился уже, что целым-невредимым не вернусь, — хмыкает он, сосредоточенно разрывая тряпицу на несколько полос. — Меня бабка как учила? Круг очерти, за границы носа не кажи, на бесов не смотри: увидят тебя, и спасения нет. На голоса не отзывайся, уболтать себя не давай, ничему и никому не верь, молись. Соблюдаю я бабкины заветы? Нет, как видишь. Да я от страха ни одной молитвы как не смог вспомнить, так и до сих пор не могу. Так что либо мне сказочно повезёт встретить сегодня рассвет, либо бабка была права. Руку давай сюда. Лайон послушно протягивает ладонь, с интересом запоминая наставления старшего поколения. Использовать магические круги — это правильная концепция даже для лишённых дара, он и сам практикует, но вот молитва? Это действительно должно как-то кому-то помочь? Утверждение весьма сомнительное. Лайон оставляет комментарий при себе, не берясь спорить с накопленной годами мудростью поколений. Зато оправдалась его догадка о том, почему он так отвратительно поздно начал слышать и ощущать присутствие мальчишки, и почему тот вскинулся в ту же секунду, стоило ему только почувствовать легчайшее прикосновение. Но какой же должна быть сила воли, или упрямство, или отчаяние, или вера, чтобы простой круг так хорошо скрывал от опытного мага… Или это просто маг позволяет себе преступную невнимательность?.. В любом случае, за дело получил и сам виноват. — Тебе не темновато? — спрашивает Лайон, наблюдая за тем, как сосредоточенно мальчишка примеряется, откуда бы ему поудачнее начать бинтовать. Разглядеть хоть что-то, кроме смутных теней, незначительно отличающихся только оттенками, не получается. — Самое то, — лёгкий сарказм цели не достигает. — Мне не видно вообще практически ничего, включая твои порезы, а значит, я не паникую. А если я не паникую, значит, справлюсь. Скорее всего. Однажды я так же в ночи напоролся на какую-то корягу, пришлось ползком да на ощупь выискивать лопухи с подорожниками... — Интересно ты живёшь, необычно. А лесной променад — это у тебя еженощное мероприятие или так, только по выходным и праздникам? — Лайон очень старается не давать волю воображению и не веселиться слишком уж явно, но, как и недавний сарказм, все его попытки подколоть проходят мимо и разбиваются о рассеянное: — Лесное что?.. Ну разве не очаровательно? Лайон испытывает острое желание трепать его по волосам до тех пор, пока не заискрит, но руки испачканы, а нервное напряжение всё ещё велико — от лишних прикосновений лучше пока воздержаться. Вместо этого он тянется к во все стороны торчащим вихрам мысленно, очень аккуратно, со всей доступной теплотой. — Прогулка. Всего лишь прогулка, — улыбается Лайон. — Давай я тут сам управлюсь, а ты зажги-ка лучше фонарь. Чего ему без дела стоять? Потом просто поможешь мне узелок завязать, раз крови боишься. Конечно, он ворчит, что ничего не боится и дудки это всё, но ретируется стремительно и с явным облегчением. Лайон про себя посмеивается, ловит расползающиеся от солнечного сплетения отголоски нежности и ловко перематывает пальцы тряпицей: ему и не нужно уже, но так всё равно лучше, избавляет от ненужных вопросов. С золотистым светом слабого фонарного огонька всё становится немного лучше и проще: свет привносит чуть больше узнавания и понимания. Глаза мальчишки делаются ещё больше, а брови взлетают вверх: — Так это ты. Тот, дневной, — бормочет он со странным, озадаченным выражением человека, чьи самые худшие опасения оправдались, но на деле оказались вовсе не такими ужасными. — Что ж сразу не сказал? Я не признал в темноте. — И как ты это себе представляешь? — Лайон смеётся и машет руками, заставляя мальчишку недовольно шипеть и тянуть его за рукав: узелок-то нужно завязать, сам просил. — Мы друг другу так и не догадались представиться тогда. — Да уж, я полдня только об этом и думаю… — он придирчиво изучает повязку Лайона, смахивает чёлку со лба и глядит хмуро, словно предупреждая: только попробуй сказать что-нибудь по этому поводу. — Решил для себя: как увижу снова, первым делам представлюсь. А не вышло. — Ну так ещё не поздно всё исправить, — Лайон сдерживается и не комментирует, но он польщён. Улыбка так и норовит уползти за пределы его лица. — Скиттлз. Меня зовут Скиттлз. Имя под стать характеру, я болтаю много всякой ерунды, — он вздыхает и утыкается взглядом в землю. — Ну всё, демон, можешь меня забирать, я готов. Лайон хохочет так громко, что спугивает какую-то птицу с ближайшей ветки.
***
— Это было так странно. Я потом до самой ночи голову ломал, что же это значило… Всё дело в глазах Лайона. Сейчас не видно, но днём они были как будто совсем жёлтые, как капля сосновой смолы на просвет. Непривычно, необъяснимо красиво и так завораживающе, что весь мир на мгновение остановился, замер вихрь мыслей в голове. Замер, а потом, много позже, обрушился всей своей силой: жёлтый — это странно, это непонятно, а с непонятным рука об руку идут домыслы и спекуляции, выдумки и безумные фантазии. Особенно тогда, когда остаёшься один в обнимку со всем страхом этого мира. — Чем больше я думал, тем больше пугался, — лёжа на животе и болтая ногами в воздухе, Скиттлз покачивает трофейной лайоновой флягой. Вино тихо плещется о стенки, он дольше и охотнее говорит с каждым глотком. — Я был уже почти уверен, что попался на пути какому-то бесу или оборотню, и чуть не сожрал себя за то, что так много наговорил, пошёл на этот обмен. Меня бабка в детстве учила ничего действительно своего просто так не раздавать, а тут я собственными руками вручил тебе своё дыхание и отпустил… Дыхание — для затравки, чтобы раздразнить его аппетит, а себя навсегда лишить возможности убежать и затаиться. Маленькая глиняная птичка в нагрудном кармане у Лайона будто становится тяжелее и нагревается, пульсирует, бьётся, как живое сердце. У Лайона шумит в ушах. — И многих у вас демоны съедают, чтобы так об этом переживать? — он внимательно следит за жестами Скиттлза, за его движениями, интонациями. Впитывает всё, что получается впитать, не может оторваться, и каждое новое слово делает только хуже. — Чтобы прямо демоны — никогда, — нехотя признаёт тот, поморщившись. — Но растила меня очень суеверная, а под конец ещё и очень сумасшедшая бабка. Во всём вокруг научила видеть бесовщину, забила голову всяким мусором и позволила богатому воображению доделать дело. А ведь у нас действительно немало неприятных и странных вещей происходит временами... Боги, это так неловко. Неловко — это все его слова прокручивать в голове, примерять на себя, а потом смотреть на него и замечать постепенно отступающую тревогу, то, как смягчаются черты его лица, как расслабляются плечи и он перестаёт дёргаться, ослабляет свою защиту. И чувствовать себя от этого странно, придавать значение мелочам вроде того, что его губы только что касались горлышка фляги, которую он теперь снова протягивает Лайону. — Сколько лет ни одного демона живьём не видели, — фыркает он, собираясь с силами перед следующим глотком вина. — А люди всё равно продолжают ими пугать детей и шарахаться от всякой тени. Особенно деревенские. — Тебе хорошо говорить, — Скиттлз нацеливает на него обвиняющий палец. — Вы, городские, сидите у себя за стенами и всё вам нипочём. Никто не культивирует в вас страх перед лешими, русалками и кикиморами, вы не теряетесь в трёх соснах потому, что лес решил с вами поиграть, вас не зовут голоса из-под стоячей воды, вы не знаете, какая чертовщина порой начинает твориться в наших домах, потому что ваши защищает Цитадель. Это у тамошних магов голова болит о всех жутких днях в году, вроде сегодняшнего. Да, разная потусторонняя дичь давно уже к нам не лезет, не поднимает покойников из могил, но и без этого гадостей хватает. Порой пообщаешься с людьми в городе — а они на тебя как на сумасшедшего смотрят, потому что так просто не бывает. А ты своими глазами видел, своими ушами слышал. И начинаешь думать, что уже тоже потихоньку едешь крышей. Совсем как бабка на старости лет, мир её праху. Голова у магов Цитадели болит почти постоянно, Лайон может подтвердить. У тех, кто занимается делами на этой стороне, в гораздо меньшей степени, чем у всех остальных, в том числе и у него — хотя рассказывают, что поначалу здесь забот и хлопот было более чем достаточно. Теперь ситуация стабилизировалась, и основные силы перекинули на другую сторону, чтобы и дальше всё оставалось так, как есть. Приятно знать, что их труд себя оправдывает. Неприятно знать, что оправдывает он себя далеко не для всех. — Чего ж ты тогда ночью — в лес? Против бабкиных-то указаний, — Лайон не собирается вываливать это всё на взъерошенную светловолосую голову, нет в нём такой потребности, да и мальчишке это ничем не поможет. Пусть уж лучше сам выговорится, слушать Лайон умеет намного лучше, чем говорить. — На смелость себя испытываешь? Или на неприятности напрашиваешься? Костерок, который они развели, покинув по настоянию Скиттлза насиженное место и выбрав полянку поближе к выходу из леса, задорно трещит недавно подброшенными прутиками, и довольно долго только этот звук заполняет тишину. Скиттлз молчит. Поворачивается набок, подпирает голову ладонью и смотрит на Лайона пустым взглядом, словно сосредоточенно прикидывает что-то в уме. Причудливые тени блуждают по его лицу, скрадывая черты и делая неочевидным выражение. — Ты ведь знаком с поверьем о цветке папоротника? — наконец, спрашивает он негромко. — Волшебный цветок, распускающийся лишь на несколько мгновений единственный раз в году и дающий нашедшему его необыкновенную силу. Неизвестно, правда, какую именно — вариантов много, — но все сходятся на великом могуществе и обещании лучшей жизни. Вот уж чего-чего, а такого Лайон никак не ожидал. Да, легенда ему знакома, кто ж её не знает, но в его понимании всё это — восхитительная, не стоящая внимания ерунда. От недоверия и удивления он даже рот раскрывает. — Я его ищу, — подтверждает Скиттлз со вздохом. — Каждый год сбегаю ото всех подальше и ищу. Не так, как большинство деревенских, которые топчутся по ближайшим полянкам просто ради того, чтобы создать вид бурной деятельности. Я, кажется, облазил уже все подходящие места. И даже парочку неподходящих. Лайон прикладывается к фляге и жестом предлагает Скиттлзу выпить ещё. Тот не отказывается — ему немного неуютно от темы разговора, хоть чувствует он себя в компании Лайона на удивление спокойно и комфортно. К тому же, вопросы сами собой напрашивались, а после случившегося недоразумения он считает себя не вправе отказывать Лайону в ответе. — И что ты собирался делать с этой огромной силой, если бы тебе удалось сорвать цветок?.. — Да плевать на силу, — Скиттлз досадливо дёргает уголком рта и поджимает губы. — Не ради неё всё это. Меня куда больше интересует принципиальная возможность изменить хоть что-то. Он садится, скрещивает ноги и наклоняется поближе к Лайону — глаза блестят, на скулах лёгкий, но уже различимый румянец. — Никогда не думал, что этот мир устроен просто по-идиотски? Они нам говорят — магия есть в каждом, только вот кто-то, вроде тех магов из Цитадели, творит что-то невообразимое, а у кого-то на одно-единственное заклинание в жизни сил не хватит, — он нервно постукивает пальцами по колену. — Тот, кто поспособнее, как-нибудь устроится, потому что может делать — что бы он там ни делал — лучше, больше, быстрее, качественнее. А кого-то вроде меня типы из Города даже за человека не считают. Не все, конечно, но многие. Я, может, своими собственными руками из глины могу слепить такое, чего они и представить не в состоянии, но всё равно — убогий, и точка. Лайон опускает взгляд. Ему это знакомо, в юности он сам не гнушался презрительно кривить лицо, а то и как-нибудь совсем неприятно высказываться по этому поводу. Но со временем, немного повзрослев и поумнев, он заметил одну особенность: громче всех кричат обычно те, кто сам почти ничего толком и не может. Ему стало противно и мерзко быть таким же, мозги встали на место, а чувства эти не ушли и по сей день. Носители дара действительно имеют гораздо больше возможностей, даже если колдовать могут совсем по чуть-чуть. Они просто… могут, и это делает их более значимыми, более способными, более ценными. Если же ты не способен колдовать, то в какой-то момент достигаешь предела, потолка, который не преодолеть. И с этим ничего нельзя сделать. Всё решает наследственность, которую не выбирают: если родители были мало склонны к колдовству, то и дети их вряд ли будут хватать звёзды с неба. Самородки иногда появляются, но это скорее исключение, чем правило. Расслоение было неизбежно и началось слишком давно. То, что когда-то было небольшой трещинкой, уже целую вечность назад превратилось в непреодолимую пропасть. Таков порядок вещей. — Всегда бесили все эти сказки про волшебные артефакты — какие-то жалкие, бессмысленные попытки подсластить пилюлю, — продолжает Скиттлз тем временем, очень раздражённый, почти даже злой и восхитительно живой. — Но какая-то часть меня продолжала верить, что да, где-то в этом мире существует способ одним щелчком пальцев изменить положение дел. Прыгнуть выше головы. И я начал искать то, что было в пределах моей досягаемости — сначала из омерзительного чувства надежды, а в последнее время чтобы это самое чувство убить. Доказать себе, что сказки и есть сказки, смириться и быть уже как все. В этом году был последний раз: я пообещал себе, что если поиски провалятся, я остановлюсь. Продолжу ворчать, как несправедлив мир, но буду смиренно работать в гончарной мастерской до тех пор, пока не смогу открыть свою. А если не получится… Возможно, пригожусь где-нибудь ещё. Семью заведу. Отупею, задеревенею, зачахну и рано или поздно умру. Надеюсь, рано. За одно мгновение они оба проживают целую жизнь, нарисованную Скиттлзом. Мрачную и безрадостную, наполненную медленным отмиранием и угасанием. У Лайона по спине пробегает холодок, когда он представляет себе это будущее. — Мне очень жаль, — выдавливает он едва слышно, и слова тяжело падают между ними, не воспринятые и не понятые. Лайон это видит по глазам — а взгляда он не отводит и не даёт ни единого повода сомневаться в своей искренности. — Тебе-то почему?.. — Скиттлз хмурится, растерянно трясёт головой — может, услышал что-то не то, и кусочки нужно снова перемешать, чтобы они встали на свои места? — Ты что ли сделал этот мир таким, какой он есть? — Нет, не я, — Лайон невесело усмехается: надо же, как он за несколько минут прошёл путь от демона до бога. — Просто никто должен вот такое чувствовать и так видеть свою жизнь, это ужасно. — Да ладно, не расстраивайся ты так, — он смущённо поводит плечами, скребёт ногтями щёку и ёрзает, не зная, куда себя деть. Реакция Лайона ему делает непонятно и неловко, а ещё этот взгляд, насквозь пронизывающий, как будто к месту пришпиливает, заставляет волноваться лишний раз. — Я просто драматизирую по привычке, не стоит это близко к сердцу принимать… Осторожное, очень тёплое прикосновение чужой ладони к волосам заставляет его замолчать. Лайон медленно, размеренно и бережно гладит его по голове, успокаивая и убаюкивая, щекам Скиттлза от этого становится жарче прежнего. Вынужденное сокращение дистанции создаёт очередную паузу, заставляет остановиться и полностью меняет настроение. На самом деле Скиттлз очень устал и внутри у него пусто-пусто. Сегодня его поиски закончились насовсем, но он так и не придумал за всё это время, чем же заменить упрямо цеплявшуюся за жизнь надежду. Так и осталась дырка на её месте, зияющее пустое пространство. Он сутулит плечи, сворачивается вокруг этой своей внутренней пустоты, закрывает лицо ладонями и медленно выдыхает. — Всё наладится, — ладонь Лайона ложится на его шею, горячая, как солнечные лучи в полдень. Ещё мгновение — и Скиттлз утыкается лбом ему в плечо. Лайон говорит ещё что-то, но Скиттлз позволяет себе не слушать, отключиться и временно перестать быть.
***
Рассвет они так и встречают рядом, впритирку друг к другу. Скиттлз спит, привалившись к плечу Лайона и пригревшись у него под боком, а Лайон кусает костяшки пальцев. Ещё пара часов — и ему возвращаться в застывшую бесконечность Границы, где призрак тёплого дыхания, притаившийся у него на шее, не проживёт и минуты. Но пока время у него ещё есть. А после — он знает, где искать, и обязательно вернётся.
С силой тысячи солнц, часть 2 Размер: мини, 1869 слов Пейринг/Персонажи: Лайон/Скиттлз Категория: слэш Жанр: фэнтези, романс Рейтинг: PG-13 Краткое содержание: Они впервые встретились на празднике середины лета: Скиттлз думал, что Лайон — демон, пришедший сожрать его, а Лайон думал, что его глаза — самое восхитительное, что он когда-либо видел в своей жизни Примечание/Предупреждения: АУ, полная магии и тлена на самом деле нет
Oh Wonder — White Blood.mp3
С самого начала всё было предельно очевидно: Лайону не нужно было даже напрягаться, чтобы предвидеть, с чем ему предстоит столкнуться. Нахмуренные брови, взгляд исподлобья, скрещённые на груди руки — весь вид Скиттлза демонстрирует его недовольство и упрямое отрицание всего и сразу. Он напряжён, насторожен, все защитные иголки его брони — наружу. Ко всему этому Лайон был готов. — Могу я войти? — Лайон старается не показывать лицом весь букет эмоций, которые он испытывает, просто видя Скиттлза перед собой в этот самый момент.— Могу я войти? — Лайон старается не показывать лицом весь букет эмоций, которые он испытывает, просто видя Скиттлза перед собой в этот самый момент. Он должен быть вежлив и сдержан, как подобает воспитанному человеку и — особенно — боевому магу. Скиттлз колеблется, сомневается, отводит взгляд. Возможно, немного смущается, но Лайон всё ещё не уверен, что читает его, чувствует его правильно. Внимание почти всей улицы приковано к ним, будто к актёрам на сцене в свете софитов: десятки глаз недоверчиво, с любопытством, недоумением, уважением, неприязнью, завистью смотрят на его форму, сверкающие знаки различия, и строят сотни предположений. Что могло понадобиться магу, офицеру, в Нижнем городе? У Лайона за спиной зарождается целый рой слухов, один красочнее, таинственнее, запутаннее другого. Скиттлз тушуется и сторонится, давая ему пройти в дом: — Ты привлекаешь слишком много внимания, — бурчит он недовольно и неуютно ёжится, на несколько мгновений столкнувшись лицом к лицу с молчаливым ожиданием прохожих. Торопливо захлопнутая дверь снова возвращает его мир в привычные рамки. Лайон чувствует себя отчасти виноватым — он имел наглость рассчитывать на это давление, когда заявился к Скиттлзу среди бела дня в армейском обмундировании. Он малодушно не хотел оставлять Скиттлзу никакого иного выбора, кроме как сдаться, пустить его, выслушать то, что он хочет сказать, не имея возможности сбежать. Только о том, чтобы приготовить заранее речь, он не позаботился. К лучшему; всё равно всё вылетело бы у него из головы. — Зачем ты пришёл? Всё просто, никаких вступлений, сразу к делу. В полумраке блеклой прихожей, практически на пороге. Лайон с трудом сдерживает порыв прикоснуться к нему, привлечь в свои объятия: — За тобой. Скиттлз прислоняется спиной к входной двери. Закрытый, застёгнутый на все пуговицы, он выглядит так, словно оказался загнан в ловушку в своём собственном доме. Но Лайон хотя бы не чувствует враждебности в свою сторону, и это даёт ему надежду. Даёт ему больше внутренней свободы. — Мне кажется, в прошлый раз я выразился достаточно ясно. Нам не стоит больше видеться, — Скиттлз даже говорит не так, как обычно. Более отрывисто, резко, нервно. Как если бы он стремился поскорее вытолкнуть из себя слова, чтобы не дать сомнениям встать у них на пути. — С прошлого раза появилась хоть одна убедительная причина для того, чтобы я на это согласился? Он дал Скиттлзу достаточно времени, чтобы подумать об этом, взвесить все за и против, но, судя по болезненно искривлённым губам и окаменевшим плечам, разговор пойдёт по уже известному им обоим сценарию: — Ты маг, это само по себе уже достаточно веская причина! — выпаливает Скиттлз и смотрит на него выжидающе. Без привычного вызова, только с тенью всепоглощающей безысходности во взгляде и глубоко, под бесконечными покровами запрятанным желанием, чтобы его переубедили. Чего Лайон никак не может взять в толк, так это причину, по которой бытность его магом для Скиттлза есть приговор. Почему он расписывается в собственном бессилии и сбегает, хотя никто не гонит его, а вовсе даже наоборот. — Что это меняет, Скит? — спрашивает он негромко, ласково, делая маленький шаг к нему навстречу. — Это всё меняет. Ты должен был сказать сразу, а не скрывать это от меня. — Я не скрывал ничего. Просто не считал нужным упоминать, а ты не спрашивал. Не думал, что это так важно, — о Боже, какой же он… У Лайона перехватывает дыхание и грудь изнутри распирает. Он бессилен сделать с этим хоть что-нибудь, бессилен унять эту боль, бессилен справиться с нахлынувшими чувствами. Скиттлз одним своим присутствием, одним своим существованием лишает его опоры под ногами и пускает сердце в неистовый пляс, разгоняющий кровь до какой-то феноменальной скорости. — Конечно важно, а как иначе?! — Скиттлз вскидывает голову, возмущённый его словами до глубины души. — Я не… Я бы… Я никогда бы к тебе не приблизился, знай я с самого начала. И это ещё один повод для Лайона убедиться в том, что всё делается к лучшему. — Мне всегда казалось куда важнее то, что мы были вместе и нам было хорошо от этого. Маг или нет — я это всё ещё я, — Лайон и не заметил, как подошёл почти вплотную, заставив Скиттлза сжаться ещё сильнее в попытке то ли сделаться меньше, то ли просочиться сквозь дверь. — Ты не понимаешь, — он упрямо мотает головой, поджимая губы. — И я не понимаю, что мне думать, во что мне верить. Ты это ты? Но я больше не уверен, что знаю, кто ты есть. — Всё тот же Лайон? Мы встретились на празднике середины лета, ты думал, что я демон и хочу тебя сожрать, я думал, что твои глаза самые восхитительные из всего, что… — Это не то! — Скиттлз перебивает его, повысив голос. — Просто… Просто представь, как это выглядит со стороны. Магу стало скучно в своей цитадели и он пошёл в народ, подцепил на крючок какого-то дурака, сотворил свою магию — и вуаля! Готова ручная зверушка. И так подумает каждый. Каждый! Потому что по-другому не бывает. С чего бы тебе вообще… Всё, что у меня есть — ты видишь вокруг себя. И ещё рисунки да глина, но это не важно. Я из самых низов, даже не из Города-За-Стеной, а ты… Ты боевой маг. Не просто человек, которому чуть больше повезло с роднёй и наследственностью, а чёртов офицер. Кто в здравом уме вообще допустит мысль о том, что мага вроде тебя и простолюдина вроде меня может связывать хоть что-то, кроме отношений на одну ночь? Ты видел, как все те люди смотрели на тебя, когда ты здесь появился? Лайон теряется в словах и мыслях так же, как Скиттлз, выливающий на него поток своего неуёмного сознания. Впору хвататься за голову, чтобы её не унесло куда-нибудь ненароком. Вместо этого Лайон протягивает руки к Скиттлзу — тот не сопротивляется и не отмахивается, только смотрит предостерегающе, весь ощетинившийся и готовый укусить в любой момент. Бесполезно, Лайон всё равно проводит пальцами по его волосам, обхватывает ладонями лицо. — Ты что же это, думаешь, что я просто от скуки решил завести с тобой интрижку? Творю какие-то приворотные фокусы и гаденько хихикаю в стороне, когда ты на них ведёшься? А потом, наигравшись, вернусь обратно к своей привычной жизни и оставлю тебя позади? — он сам не верит, что произносит вот это вслух. — Ну и фантазия, Скит… Я, получается, самый настоящий злодей. Даже не знаю, что сказать. — Я в аду, Лайон, в самом настоящем аду сейчас, — тот закрывает глаза и понижает голос до шёпота, уже не пытаясь отстраниться, а только вцепившись в его запястья, не зная, для чего: оттолкнуть или не отпустить. — Просто скажи, что всё это не так, что всё это просто моё больное воображение, недостаток сна и переизбыток мыслей, неуверенность, что угодно. Что в мире существуют сказки, Золушки встречают своих прекрасных принцев, а то счастье, которое я испытываю рядом с тобой — оно моё и только моё. — Хочешь, принесу тебе своё личное дело? Там по пунктам расписано, какие области магии и на каком уровне мной изучены, — Лайон гладит его раскрасневшиеся, горячие щёки подушечками пальцев, и никак не может побороть улыбку. Ничего смешного и ничего весёлого нет в том, что Скиттлз чувствует себя именно так, что у него вообще появились такие мысли и сомнения, но он очень, очень счастлив. Так счастлив, что это почти невыносимо. — Я не умею манипулировать сознанием, Скит. Поэтому всё, что ты чувствуешь или думаешь, твоё на сто процентов. Всё совсем не так страшно, как могло бы быть. Всё совсем не безнадёжно, просто Скиттлз сам себе придумал какие-то дурацкие причины, сам себя накрутил и поверил собственную выдумку. Это, по крайней мере, можно исправить. Не вернуть только ушедшие чувства, но это, слава Богу, не их случай. Облегчение подобно эйфории. — Посмотри мне в глаза. Ты правда думаешь, что я способен на подлость? По отношению к кому угодно и особенно к тебе? — конечно, Скиттлз ему в глаза не смотрит, а жмурится посильнее и кусает губы. Неуверенностью, словно ядом, он проеден насквозь, и в голове его пыльным, всепроникающим роем клубятся сомнения. Целый склад какой-то ненужной, мешающей жить ерунды, а не голова. — Я люблю тебя. Люблю так сильно, что даже больно от этого, и хочу, чтобы мы были вместе. Можешь не говорить мне, можешь вообще никогда ничего подобного не произносить вслух, но хотя бы себе сейчас признайся — ты тоже влюблён. И если это действительно так, если ты чувствуешь себя счастливым рядом со мной, то я не понимаю, почему ты продолжаешь меня отталкивать. И он тоже наверняка не понимает этого сам, но продолжает машинально творить глупости, прислушиваясь зачем-то к голосам сомнений. — Перестань уже упрямиться, ты делаешь это просто по инерции, — Лайон хочет прекратить этот спектакль, взять Скиттлза за руки и увести прочь отсюда, из этих блеклых, будто насквозь пропылённых стен. Это не то место, где ему стоит быть, не то место, которому он принадлежит. Скиттлз медленно, устало выдыхает, вместе с воздухом выпуская из себя лишнее напряжение. Струна не порвалась. — А дальше? Всё будет так же? — спрашивает он совсем тихо и тускло. — Ты будешь решать, говорить, что правильно, и давить, сваливая любое несогласие на упрямство? — Поразительная способность выворачивать всё наизнанку, просто поразительная, — Лайон проводит ладонью по лицу и сжимает пальцами переносицу, беря небольшую паузу. Это как же нужно умудриться, чтобы носить в себе столько комплексов разом, да ещё и отчаянно за них цепляться? — Скит, не надо делать из меня тирана там, где проблема исключительно в удавке давно протухших социальных стереотипов на твоей шее. Это не настолько обидно, чтобы я развернулся и ушёл, отказавшись от всех своих слов, но достаточно неприятно. — Я не то… Не так… Хотя вообще-то вполне, — так и не решив, что именно хотел сказать, а в процессе и вовсе поменяв мнение, Скиттлз плавно сползает на пол и, капитулируя, поднимает руки. — Извини, я очень стараюсь вести себя как мудак, но у меня даже это нормально не получается. — Ну и зачем? — Лайон опускается перед ним на корточки, заглядывает в лицо и получает в ответ привычную недовольную гримасу: — Затем. Мне непонятно. У тебя будет целая куча неприятностей, если притащишь меня в Цитадель. Пойдут разговоры, сплетни поползут. Про меня, про тебя. Десятки любопытных носов вокруг, косые взгляды, пятно на репутации. Одни только проблемы от меня и никакой пользы. Лайон горестно вздыхает. Лайон закатывает глаза. Лайон прикладывает ладонь к лицу. Лайон протягивает руку и треплет его светлые волосы до тех пор, пока они не превращаются в самое настоящее воронье гнездо, игнорируя возмущённое пыхтение и бесполезные взмахи конечностями. — Ты вообще хоть что-то из сказанного мной слушал? Или опять в одно ухо влетело, из другого вылетело? — он вкладывает в голос всё неодобрение и возмущение, на какое только способен. Должно звучать достаточно убедительно. — О какой пользе вообще может идти речь, мы ведь не о купле-продаже с тобой говорим. И отталкиваешь ты меня не потому, что у тебя какая-то личная неприязнь ко всем магам, не потому, что тебе эти отношения даром не сдались, а из-за неуверенности в себе и страха, что кто-то там что-то скажет? Серьёзно? Он с ужасающей лёгкостью вздёргивает Скиттлза на ноги и обнимает так крепко, что не даёт ему ни единого шанса даже шевельнуться лишний раз: — Я люблю тебя, Скит, — медленно и очень членораздельно говорит Лайон, наклонившись к самому его уху. — И буду повторять это так часто и так много раз, что рано или поздно ты поверишь мне. — Но я… — возражает было Скиттлз, но снова не заканчивает фразу и толкает щекой его подбородок, в попытке заставить хоть немного отстраниться. — Ты колючий. — Ты тоже, — Лайон улыбается ему в висок. — Но этим меня не напугать. Пойдём отсюда, хватит дышать пылью.
С силой тысячи солнц, часть 3 Размер: мини, 1234 словa Пейринг/Персонажи: Лайон/Скиттлз Категория: слэш Жанр: фэнтези, романс, ангст Рейтинг: PG-13 Краткое содержание: Они впервые встретились на празднике середины лета: Скиттлз думал, что Лайон — демон, пришедший сожрать его, а Лайон думал, что его глаза — самое восхитительное, что он когда-либо видел в своей жизни Примечание/Предупреждения: АУ, полная магии и тлена на самом деле нет
Слушайте, это ведь уже даже не смешно — то, что я не могу собрать пост деанона. Простейшая табличка, чего сложного-то? А нет, не могу. Впрочем, там никто особо с этим делом не шевелится, да и зачем. Всё ж и так понятно. Кому надо — тот и так знает, а остальным вообще, как мне кажется, однофигственно.
Текстов, в общем, этому дневнику! Для желающих, всё то же самое можно найти на фикбуке, потому что туда я тоже выкладываюсь. Как только находится, что выкладывать, конечно...
Пока ещё можно Автор:Птица Граф Размер: мини, 1213 слов Пейринг/Персонажи: Лайон/Скиттлз Категория: слэш Жанр: романс, повседневность, флафф Рейтинг: PG-13 Краткое содержание: Умеет же Скит выбирать момент: стоило только Лайону переполошиться из-за того, что ревность вонзила когти в затылок, а он уже тут как тут. Эмпатия на божественном уровне, маленькие бытовые чудеса и немного алкоголя
Скиттлз смеётся. Громко, заливисто, не смущаясь и не прячась за привычной маской всего-на-свете неодобрения. Музыка громкая и долбит по ушам так, что разговоров почти не разобрать, вот Лайон и не расслышал окончание той несомненной увлекательной и потрясающе смешной истории, которую девица с едко-розовыми волосами — возможно, Чупс? — рассказывала взахлёб последние минут пять. Зато расслышал Скиттлз, или сам додумал, или разглядел что-то забавное на противоположной стене — и вот хохочет, без сил привалившись плечом к плечу Лайона. Все они очень рады: встрече, этому вечеру, этой жизни, в которой можно вот так собраться и куда-то пойти, да даже и тому, что история Чупс наконец обрела своё завершение и она теперь с чистой совестью может ещё выпить. Рады, расслабленны, веселы и, кажется, счастливы. Совсем немного пьяны. Лайон не уверен, что помнит всех по именам. Они разношёрстные, разноцветные, как те коктейли, что здесь разливают по пробиркам,Они разношёрстные, разноцветные, как те коктейли, что здесь разливают по пробиркам, но им есть, что вспомнить, за что поднять следующий шутливый тост и снова взорваться заразительным смехом. Лайон чувствует себя чуточку лишним, но ему легко и задорно, Скиттлз прижимается тёплым боком, складывает на него то руки, то ноги, и бесконечно улыбается, практически цветёт. Периодически он начинает тянуться через стол к Мамбе, во всеуслышание объявляя, что желает её немедленно потискать, но что та лишь фыркает, насмешливо сверкает из-под чёлки глазами и доверительно сообщает Лайону: — Как же мало ему надо, чтобы наклюкаться. Лайон соглашается. Раз, наверное, третий. Сник и Чупс, устав раскачиваться сидя, расталкивают всех и на реактивной тяге уносятся на танцпол, по чистой случайности прихватив с собой согласного на любой кипеж Старбёрста. Спустя какое-то время к ним присоединяется и решивший поразмяться Пикник. К слову, его неосторожно брошенные на стол солнечные очки за вечер успели покрасоваться на носах всех присутствующих, заполнить собой ленту инстаграма и стать настоящим хитом вечера. Пикник, выбираясь из-за стола, то ли в шутку, то ли всерьёз наказывает расслабленно припавшему к кальяну Дэмсу присматривать за очками, чтобы те много не пили и сильно не барагозили, в общем, всяечски блюли имидж, тот в ответ клянётся в вечной верности королю и отечеству, а потом украдкой крутит пальцем у виска и подмигивает Лайону, пуская кольца тяжёлого ароматного дыма. Вот кого ему никак не удаётся разгадать. В альтернативном освещении полуподвального бара-клуба Дэмс кажется ещё чернее, чем есть на самом деле: словно сама ночь во плоти. Загадочно поблескивающие глаза, яркое пятно майки и несколько неоново светящихся бусин в устрашающей копне дредов. Каждый раз, улыбаясь Лайону, он показывает зубы, а потом окутывается клубами дыма по самую макушку, и остаётся только этот теоретически дружественный оскал. Дэмс мало говорит, ещё меньше пьёт, зато постоянно дымит — вдыхает и выдыхает нирвану, делится ей с окружающими. Мамба не выдерживает и уходит продышаться, даже у Лайона немного кружится голова. Неожиданно их остаётся всего трое, пустота вокруг ощущается необъяснимой тяжестью на плечах и становится лишь тяжелее от того, как хорошо эти двое понимают друг друга даже без слов. Дэмс безошибочно, с полувзгляда определяет момент, когда Скиттлз протянет руку, чтобы попросить свою порцию безмятежной лёгкости в голове, и передаёт ему трубку на пару мгновений раньше. Сколько лет, интересно, им потребовалось, чтобы так притереться друг к другу, научиться так друг с другом взаимодействовать? Наверняка за этим тоже скрывается какая-то история, историй в этой компании не перечесть и не переслушать, но Лайону неприятно об этом даже думать. Неприятно видеть полные нежности и гордости взгляды Дэмса, направленные на Скиттлза, неприятно от того, какие мысли возникают у него в голове, неприятно от того, что неприятно. Эти взгляды могут совсем ничего не значить, а могут, в то же время, значить всё, что угодно. Уж не превращается ли он в мудака, ревнующего на пустом месте? А ещё есть что-то очень интимное и ужасно неприличное в том, как Скиттлз обхватывает губами одноразовый пластиковый мундштук весёленькой расцветки, как втягивает воздух под аккомпанемент бурлящей в колбе жидкости, с каким лицом откидывается назад, выдыхая, выдыхая, выдыхая и чуть-чуть откашливаясь под конец. Лайон точно думает не в ту сторону, ему стыдно, он отводит глаза и тут же, немедленно наталкивается, как на стену, на взгляд Дэмса. Очень понимающий, очень сочувствующий и немного насмешливый. Эта его связь с космосом начинает реально пугать. — А ты знаешь? — губы Скиттлза прижимаются к его уху, Лайон непроизвольно вздрагивает от неожиданности. — Что я тебя люблю. Так щекотно. От его улыбки и горячего дыхания на коже, от смешного чувства в груди, от рук Скиттлза, крепко обвивающих его руку. Конечно, Лайон знает, но слышит редко: только когда эмоций слишком много, чтобы с ними справиться, и у Скита не остаётся иного выбора, кроме как сдать позиции. Слишком редко, чтобы к этому можно было привыкнуть, чтобы этого было достаточно. — Да? Вот это новости, — он старается держать лицо, но начинает улыбаться, как последний идиот, когда Скиттлз бодает его лбом в висок и фыркает прямо в ухо: — Не смейся, я серьёзно. — Для этого всего лишь нужно было выпить половину периодической таблицы, — Лайон скептически осматривает изображённое прямо на столе меню, прикидывая, что из этого они ещё не заказывали. На самом деле, это и не важно, главное, что слова сказаны; но просто ответить «я тоже» и этим удовлетвориться было бы скучно. Кажется, Лайон понахватался вредности от Скиттлза и сам себя теперь не до конца понимает. — Ну и дурак, — обвиняет тот тем временем, сопит, кусает за ухо — шутливо, конечно — и тут же начинает извиняться. — Я быстро протрезвею, вот даже уже начинаю, и снова станет всё слишком сложно и муторно. А пока ещё легко, пока ещё можно, вот я и хочу, чтобы ты знал… Просто хочу, чтобы ты знал… Ты ведь постоянно мне такое говоришь. Добавить сверху парочку коктейлей, так Лайон ещё и не такое может сказать; откровенность за откровенность. Но как же, чёрт возьми, приятно и здорово, он от одного только скиттлзова признания может опьянеть так, что ноги не удержат — местной барной карте и не снилось. Все неприятные мысли, занимавшие его последние несколько минут, улетучиваются бесследно, пока они со Скитом секретничают у всех на виду. И в особенности под пытливым взглядом Чеширского Кота по ту сторону стола. — Посмотри на меня? Ну, на секундочку?.. Лайон весь вечер только тем и занимается, что на него глядит, не переставая, и никак не может налюбоваться, но послушно поворачивает голову. И когда это только Скит успел взобраться на диванчик с ногами, встать на колени и навалиться на Лайона почти всем своим весом? Он такой взъерошенный, встревоженный, раскрасневшийся, с блестящими глазами — просто загляденье, бесценное зрелище, неизменно заставляющее сердце Лайона биться быстрее. — Давай, скажи мне тоже, — ладони Скиттлза очень осторожно и бережно обнимают его лицо, пальцы гладят щёки и скулы, а в просьбе — и в голосе, и во всей позе — так голод, что дрожь пробегает вдоль позвоночника. — Люблю тебя, дурная голова, — ласково выдыхает Лайон, и Скиттлз слизывает эти слова у него с губ прежде, чем он успевает договорить. Поцелуй выходит бестолковый, смазанный, непонятный и торопливый ровно до тех пор, пока Лайон не берёт дело в свои руки. Умеет же Скит выбирать момент: стоило только Лайону переполошиться из-за того, что ревность вонзила когти в затылок, а он уже тут как тут. Эмпатия на божественном уровне, маленькие бытовые чудеса, происходящие именно тогда, когда Лайон думает, что сильнее болеть по этому человеку уже просто невозможно, и убеждающие его в обратном. Где-то неподалёку, над музыкой, он слышит добродушный смех Дэмса и чьи-то неизменные шуточки о том, что им двоим неплохо бы номер снять, но не обращает ровно никакого внимания — а и к чёрту, со всем остальным он разберётся потом. Лайон с превеликим удовольствием мысленно показывает средний палец всем-всем-всем и не отвлекается больше ни на что.
неожиданно, снова кпоп в этом дневнике. Не ждали, а? А?
всё-таки я должна написать об этом: очень мне нравятся BLACKPINK
моя австралийская богиня с гитарой я горю
а эта песня ну прямо не знаю, почему-то очень зашла и почему-то прямо даже вдохновляет? но почему моя богиня одета как самый звездец, почему, зачем но хорошо что хоть не всё время, а только эпизодически
Как бы в продолжение предыдущего поста, который подводил итоги АТТ, пишу про нынешнюю летнюю битву. Все уже забыли, но я вроде как принимала в ней участие; ну в том самом фандоме, который с овощами.
Я уже и сама ничего не помню. Как бы вот совсем. Потому что очень дистанцировалась от битвы примерно тогда, когда принесла последний запланированный текст (26. июля) — в тот момент лично для меня битва закончилась, и всё, что связано было с ней дальше, воспринималось как лютый стресс. На фоне стресса реалового это было ну вообще отлично
То есть вот как вышло: 26 июля я притащила низкорейтинговый мини (ну вы уже чувствуете, да?), отдала его с чистой совестью, и мозг мой отвалился в гамак начисто, потому что ну уж вот теперь точно перестал быть кому-то что-то должным. Да с самого начала было всё, как я люблю: «команда, меня не прёт этот фандом, давайте короче я либо принесу что принесу, либо ну не спрашивайте с меня». That's how I usually do.
В какой-то момент времени - ну то есть примерно после начала выкладок - выяснилось, что я буду ещё и бетой. Не спрашивайте, почему вдруг так, ну вот просто так вот получилось и всё. Здесь небольшой крик о том, как я ненавижу бетить; я вообще обычно чужие тексты не читаю, за редкими исключениями, а тут их надо править, да ещё так, чтобы не обидеть ни автора, ни себя, ни команду, ни анонов на инсайде лол Ну то есть выходит, что моё участие в битве не только не свелось к минимуму, а как-то само собой продлилось вплоть до последней текстовой выкладки (которую кажется я не бетила, потому что не успела? меня не было у компа/интернета? не помню короче)
И самая маковка этой ФБ — писать рейтинговый мини в день выкладки, вместо того, чтобы работать работу. По непрущему фандому. В смысле, мне нравятся почти все имеющиеся на данный момент персонажи, мне нравится про них думать, но тут как с Овервочем — идей нет, вдохновения нет, настроения нет, как вообще писать тексты что делать меня не учили и жизнь к такому не готовила. Вы вообще помните, с какой скоростью и каким трудом я тексты пишу? Ну примерно часов за шесть рабочего дня я справилась, с матом, слезами, на измене и реактивной тяге, потом ещё два часа просто лежала лицом в рабочий ноутбук и посылала в пространство лучи поноса. Не, никому конкретному, просто в пространство
Я вообще редко испытываю адресный негатив, в основном на ситуации агрюсь (это вроде как важный пункт про меня?)
Короче, чуваки, ходить на битву НЁХовым фандомом, в котором полтора землекопа — не надон а х у й, во имя вашего душевного здоровья
А так-то вообще мы дофига молодцы Визитка, хоть и обнаружила в себе небольшие недостатки, у нас капец как хороша И ребята из команды, которые что-то делали — нереальные котаны Особенно спасибо авторам, которые не обижались на мои правки
В общем, с точки зрения меня-на-ФБ это было очень плохо, очень тяжело, много стресса, много неприятного А в целом норм прошло, с учётом всех обстоятельств так и вовсе збс
— такой вот девиз у нас был на этом АТТ. Да, мы помним про деанон. Да, когда-нибудь я его запилю. Но не сегодня, пожалуйста, не сегодня...
Я даже не помню, как выкладывалась. И когда это было вообще? По ощущениям прошла целая вечность уже. Для меня АТТ начался ну примерно полгода назад, по весне; памятуя о том, что что-то такое планировалось к проведению (а даже если нет, всегда есть НАП), я села писать тексты по лайонскитам. Как водится, Остапа понесло.
Я принесла четыре текста, два из них были написаны весной, один — на вдохновении после пьянки с друзьями, последний... больно, тяжело, гроб, гроб, кладбище, пидор. Тексты из цикла кстати я писала в обратном порядке. Ну потому что блин вэлкам ту май лайф, я хз? Написала небольшой драббл на тему, думала, ну всё, отлично, у меня ещё столько идей, которые нужно реализовать. А потом поняла, что нет, я буду сидеть на этой АУшке, что у меня придумался приквел, а потом ещё один приквел... и чем дальше, тем больше слов, тем больше боли и страданий ненавижу это всё Как всегда, я надеялась справиться быстро и приступить к чему-нибудь ещё, другому, более интересному мне да и вообще любому здравомыслящему человеку, но как всегда FAIL. А остальные идеи просто сгнили в моей голове
По поводу того, какими эти тексты вышли — а я хз, потому что мне только пара человек сказала чокак вообще, спасибо им большое; очень спасибо Layne за вообще всё
На самом деле, к АТТ я подходила в просто восхитительном настроении с самым боевым настроем из всех, что в принципе бывали у меня перед какими-нибудь фестами. Я очень хотела додать, наспамить, наделать кучу всего-всего-всего, чтобы было классно и чтобы ну как-то укрепить пейринг в фандоме, что ли. А потом в один весьма конкретный момент времени всё резко и без предупреждения стало плохо Нет, я не могу сохранять такой настрой, когда меня макают лицом в дерьмо, извините
По традиции задолбала ВСЕХ ВСЮ КОМАНДУ БЛЯТЬ и особенно Сай и Лайне господи я когда-нибудь вообще перестану? Ну там пару постов назад писала свои мысли по поводу того, как себя веду в процессе работы, ничего нового
Ну в общем мы заняли второе место, как бы ура (не подумайте, я рада, просто тяжело очень) Жаль, что реал помешал нам наспамить, я знаю, что ребятушки старались что-то принести, но жизнь не любит людей А ещё у нас охренительное оформление, dixi носить за него на ручках А ещё у нас охренительная Tora Tallium, которая принесла коллаж несмотря на то, что ей этот пейринг не всрался вообще и в коллаже был Андерс, если вы не кричали, как я, то вы вообще ничего не понимаете
Как всегда фейлюсь с такими постами, простите меня, короче
И ещё немного про бытность мою фандомным автором Догадываюсь, как это всё воспринимается со стороны (да что там догадываюсь, мне прямым текстом об этом сказали уже), но вот вам в очередной раз то, что происходит у меня в голове, когда я начинаю после выдачи текста ныть в комчаты/лички:
мне как-то сложно считать себя восхитительным автором, когда в процессе написания текста я сначала обложилась всеми ВТФ этого мира, потом не могла его закончить на протяжении просто невероятно долгого времени, хотя объём его совсем небольшой и оставляет желать лучшего, потом заканчивала текст в дэдлайн, в пене и мыле, с глазами стеклянными, проплаканными на работе — окончательно не понимая, что я делаю и зачем, давно утратив нить, а потом и вовсе панически думала слиться вообще окончательно
вот после такого мне очень хочется извиниться перед командой и как-то оправдаться за возможный зашквар, потому что замылившийся глаз (мозг) иначе этот текст воспринимать не способен - и способен будет только через пару-тройку недель
я не напрашиваюсь на комплименты таким образом и не жду их вообще я просто пытаюсь всех предупредить на всякий случай
Очень сильно ощущаю собственную неполноценность практически во всём, что на данный момент составляет мою жизнь. А именно работа и Overwatch.
В работе я дожила до того момента, когда из-за сильной смены состава команды стала одной из старших товарищей с довольно высоким уровнем экспертизы. То есть, по идее, ко мне могут обратиться за помощью, на меня могут навесить разные не очень приятные задачи и прочая, прочая. Проблема в том, что я совершенно себя не чувствую на этот уровень, и чем больше общаюсь с коллегами, тем больше понимаю, что вообще не тяну. Вообще ничего не понимаю, пустота в голове. Постоянно приходится бегать к коллегам и советоваться и да, недавний проёб очень сильно подкосил мою самооценку, пусть и случается такая фигня с каждым
В игре периодически я начинаю себя чувствовать даже в принципе вполне неплохим игроком, но. Потом начинается какой-то дичайший слив и чувствуешь себя уже последним рахитником. Потом понимаешь, что ты даже до 2500 не дотянул в калибровке. Потом смотришь на стримеров и понимаешь, что ты просто как долбанутый баран бегаешь и умираешь. И мозг включить не в состоянии. В общем, смотришь и видишь разницу.
С текстами сейчас полегче, потому что а) я не читаю чужие тексты, б) я нахожусь в том фандоме, где нет сейчас супер-плодовитых авторов, выдающих работы пулемётной очередью. Я знаю, что где-то они есть и заочно чувствую себя не очень, но прямо перед глазами вот этого всего нет, так что можно хоть тут свободнее подышать.
И не могу понять, это у меня самооценка заниженная, или завышенная наоборот.
Выложились мы аж в пятницу, но я чего-то за всем тем адом, который творится на работе и в моей голове совсем забыла об опции «принести баннер в дневник» В общем, заходите, у нас даже ничо так, нарм Мы старались Изойти на говно мне очень хочется, причём сразу по нескольким причинам, но чего уж теперь. Выложились — и хорошо, embrace tranquility, все дела
Я всё продолжаю ковыряться в матчасти и пытаться вывести какой-никакой таймлайн (с допущениями ввиду недостатка информации) И вот возмутило меня то, что именно Ангелу Циглер позвали на слушание ООН по делу Овервоч, где она всем рассказала о том, что конфликт начал назревать прямо сразу, как только Моррисона назначили командиром.
Возмутило потому, что её не могло быть в Овервоч тогда, когда всё это начиналось — она для этого слишком молода. Даже с учётом заявления создателей персонажа о том, что Ангела куда быстрее Простых Смертных выучилась на врача.
По моим прикидкам, к окончанию первого Восстания машин ей должно было быть что-то около двенадцати лет. Она должна была закончить школу (в Швейцарии, то есть ей должно было быть лет 18-19), потом отучиться, потом дорасти до главы хирургического отделения там, где она работала. И только после этого Ангела присоединилась к Овервоч. Даже если скинуть с каждого из пунктов по паре лет... Допустим, ей было 16-17 на момент окончания школы, за 2-3 года она освоила университетскую программу и устроилась работать, за пару лет сделала карьеру. Допустим, ей было примерно 22 года, когда она пришла в Овервоч — организация существовала уже лет десять как, уже даже Блэквоч должен был быть. О том, что там происходило между Моррисоном и Габи в самом начале, она могла только слышать от других, более старых агентов, которые остались в живых и всё это наблюдали своими собственными глазами (Торбьорна и Райнхардта, например). На момент распада Овервоч ей было что-то около 31 года. Итого в Овервоч она пробыла что-то около девяти-десяти лет.
Ну что, рада за Ангелу и продолжаю ей не верить
А ещё вспомнила тут вдруг про Фарию. Она младше Ангелы всего на пять лет, но на общей фотке первого ОВ выглядит совсем девочкой, ей там максимум лет 13. Ангела уже есть на той фотке, прибавляем 5, получаем 18. Не_сходится. Как-как, уважаемые создатели, вы там сказали? "Это не значит, что она присоединилась к ОВ, когда ей было 17 лет?". Да. Я вижу.
И с Дивой у меня тоже не сходится, либо она ещё более гений, чем Ангела и я очень такое не одобряю
Я притащу это видео везде Потому что очень крутой кавер на очень крутую песню, меня пробирает до мурашек и болит где-то внутри очень сильно В общем, нашла подо что плакать ближайшие недели две А уже есть куча амв по споконам под этот трек? Если нет, то это провал
Пол-утра вчера ковырялась в матчасти Овервоч. Вот краткая выжимка для тех, кому лень ползать по википедии и разным статьям:
• Восстание машин началось тридцать лет назад после того, как закрытые омнии вдруг по какой-то причине начали оживать и выпускать боевых роботов, полных агрессии и ненависти к человечеству. В основе армии роботов были модели Е54, целая куча Бастионов, гасивших всё живое направо и налево Вопрос: сколько это продолжалось? Ответа нет, я думаю про Вторую мировую и даю Восстанию машин максимум лет пять. На протяжении этого времени разные страны всячески пытались сопротивляться, изобретали способы борьбы с не просто умными, а ещё и самообучающимися машинами, и в итоге изобрели велосипед — то бишь Овервоч Единственными эффективно сопротивляющимися и в итоге справившимися с восстанием своими силами были русские
Продолжение краткого содержания википедии• Самый первый состав самого первого Овервоча: кэп Габи Рейес, Джек Моррисон, Ана Амари, Торбьёрн Линдхольм, Вильгельм Райнхардт и некто Ляо, про которого никто ничего не знает (а я подозреваю что это вот тот хер в жёлтом, со скриншота в предыдущем посте). Основной миссией команды стало найти и уничтожить программу-бога (богов; не знаю, сколько их было всего). Программа-бог — это такая штука, которая контролирует омников. Без руководства программы-бога роботы фактически встали, как вкопанные (думаю, не всё было так просто, но сопротивляться их агрессии стало значительно легче). На данный момент известна одна живая, но спящая программа-бог "Анубис" — Овервоч захватил её и поместил в карантин, хранится эта вещь в научно-исследовательском центре под пирамидой Храма Анубиса в Египте (под охраной Helix Security International) Эта программа-бог, кстати, недавно пробуждалась и устраивала Фарре с её отрядом весёлую жизнь
• Люди и омники заключили мир Как, вашу ж Машу?! Если изначально агрессия роботов имела своей целью только тотальный геноцид, как им удалось заключить мир?! Почему люди, после устранения программы-бога, в ответку не повыносили нахрен их всех? Могу предположить, что именно воля программы-бога заставляла омников просто выкашивать людей, и после того, как этой воли не стало, омники решили дать по тормозам. Но это только предположение, и да, я всё ещё не понимаю, почему их всех не отправили в металлолом Мир начал потихоньку приходить в себя, но не всё было так просто. В Австралии творился какой-то лютый треш, в итоге Австралии у нас практически на карте мира больше нет. То есть, материк остался, но на большей его части жить теперь фактически невозможно из-за радиации. В Индии тоже какая-то жопень, тьма и ужас в Бразилии. В Южной Корее вообще полный Пасифик Рим: на них из моря регулярно выходит какой-то гигантский омник и пытается устроить дискотеку, а бодрые киберспортсмены в мехах ему этого делать не дают. В Британии какой-то Deus Ex, народные волнения и социальное напряжение, омников согнали в подземное гетто и всячески притесняют. В Мексике разгул преступности. А вот в Африке всё хорошо! Там Нумбани, там мир и любовь. Ну и в Непале ещё некоторые омники ушли искать духовного просветления, организовали монастырь и все дела... И в США неплохо, омников там правами наделили даже, ребята к успеху пошли
В общем, мир пытается как-то быть дальше: тех.прогресс снова вернулся на рельсы и покатился, покатился. Овервоч превратился в миротворческую организацию и стал рулить, под его крылом совершались многие открытия. Ну там Мэй со своими исследованиями, Уинстон с луны прилетевший, Трейсер и эта её история со Слипстримом, доктор Циглер и многие, многие другие. Очень расширился состав команды, а командиром стал Моррисон
• Габи как-то очень обиделся, что его заслуги не особо оценили и лидером сделали Моррисона. В итоге, пока Овервоч наносил добро и причинял справедливость, Рейес втихую замутил Блэквоч, который занимался в принципе тем же, только для достижения целей использовал все доступные средства и срать вообще хотел на бюрократию. По итогу, огрёб конечно Овервоч, люди стали возмущаться, начали бояться и как-то постепенно всё покатилось по звезде
• И вот шесть лет назад конфликт достиг своего апогея: Габи и Моррисон устроили махач прямо в штаб-квартире. Взорвали всё к чертям и умерли молодцы конечно, а разгребать всё дерьмо кто будет?. Ну у народа бомбануло конечно после этого, Овервоч закрыли, да ещё и приняли акт Петраса, по которому любая деятельность Овервоч признаётся незаконной. Пам-пам. Получается, если принять предположение, что Восстание машин длилось около пяти лет, то Овервоч как организация-мировторец просуществовала около девятнадцати лет.
• На данный момент в мире началось второе Восстание машин. Началось оно с России, причины неизвестны, жертвы уже исчисляются десятками тысяч Ну и жопа
Почему-то мне кажется, что я что-то очень сильно упустила И да, мне всё ещё как-то предстоит вписать в этот таймлайн всех новых и старых героев, потому что Сложно Как-то так
Так, овервоч, у меня сложности с матчастью В смысле, я решила маленько пересмотреть короткометражки, открыла первую (про музей) и с разгона влепилась в Большой Вопрос
В самом начале нам показывают краткий экскурс в историю Овервоч, что это был за отряд, зачем и почему. Подаётся это как ролик, который проигрывается в музее, т.е. какая-никакая официальная и одобренная информация. И есть там вот такой кадр:
Чёрт с ними с незнакомыми героями, тут всё понятно — были, много. Но вот знакомые герои... Откуда там, блин, Лусио? У него в профиле вообще ничего про принадлежность к Овервоч не написано (ни нынешнюю, ни предыдущую), в истории про это тоже нет ни слова. Он вроде как сам по себе и, возможно, прибился к ОВ после реколла. А может и вовсе не прибился, просто с концертами ездит по миру С Дзенъяттой и Бастионом тоже не совсем понятно, и что-то я сомневаюсь, что в первом сборе были омники, особенно Е54 Что есть Афина — вопрос всё ещё открытый
Так откуда, чёрт возьми, он на общей фотке первого ОВ, да ещё на выставке, посвящённой ОВ? И почему на этой же самой фотке нет Надежды и Опоры всея ОВ — Моррисона? Он там вообще везде должен быть. Вообще везде. Не надо так, Близзард
Уй, не могу я, как жеж Сложно мне *бьётся головой о стену* Тут говорят будет комикс про старый ОВ, вот буду надеяться, что хоть оттуда попонятнее станет, что к чему и почему, а то пока совсем хочется вздёрнуться