— Это и твой мир тоже, — напоминает Лайон мягко, кладёт тёплую ладонь ему на затылок и зарывается носом в волосы. — И ему нужна помощь, чтобы мы все могли спокойно жить здесь дальше.
Он по-своему прав, но ничегошеньки не понимает. Потому что Скиттлз никогда раньше не говорил ему, насколько всё лишается смысла, когда его нет. Пусть мир рушится, сколько хочет, Скиттлз с радостью сгорит вместе с ним, если в последние мгновения Лайон будет рядом. Это лучше, чем бесконечно ждать, гадая, свидятся они снова или война отнимет у него то единственное, что действительно имеет смысл.
Сколько ещё это будет продолжаться?
В какой момент Скиттлз сломается окончательно?
— Тогда возьми меня с собой.
Они в тупике, даже этот разговор повторяется уже не в первый раз. Ходят и ходят по заколдованному кругу в те недолгие часы, когда удаётся свидеться. Скиттлз ненавидит себя за это, но не может разорвать чары.
— Скит...
— Я знаю, — он не даёт Лайону даже додумать до конца фразу, которую тот хотел сказать. — Я знаю, что бесполезен на Границе. Что я там даже дышать не смогу. Умру в первые же две минуты. Я всё это знаю.
Молчание длится целую вечность. Лайон рассеянно поглаживает его шею: не может ни остаться, ни бросить его одного в таком состоянии. Ещё один повод для Скиттлза себя ненавидеть — он всё время отвлекает, мешает, путает, заставляет волноваться о каких-то мелочах. Ведь что такое, в сущности, его переживания против судьбы целого мира? Пустяк, песчинка. Если бы Лайон умел щелчком пальцев менять обстоятельства так, как ему заблагорассудится, он не раздумывал бы ни минуты и первым всё исправил бы. Но это не в его власти.
— Ты нужен мне, Скит. Пока ты здесь, я никогда не забуду, что мне есть куда вернуться, — Лайон понижает голос почти до шёпота, целуя его в висок, прижимаясь щекой к щеке. Привычно колючий, родной до боли. — Просто верь в меня. Пожалуйста? Рано или поздно это закончится.
Он верит. Каждую секунду своего существования верит, но светлое «после» с безоблачным «долго и счастливо» от этого не становятся ближе. И приходится снова отпускать, снова быть тем, кого оставляют позади, снова пытаться не сойти с ума.
Скиттлз кладёт ладонь Лайону против сердца, закрывает глаза, медленно вдыхает и выдыхает. Обида, боль и страх уступают место мёртвому оцепенению и бездумной решимости.
— Я знаю, есть что-то, что я могу сделать, — шепчет он едва слышно и кончиками пальцев выписывает несколько символов. Тонкие, слабо светящиеся линии ложатся поверх ткани призрачным узором: Скиттлз творит заклинание. Для него это непривычно и внове, ведь магия не бежит по его венам, те двери, что распахнуты перед Лайоном настежь, для него всегда были заперты наглухо, но лёгкое дыхание волшбы живёт и в нём. И если вложить всё-всё, до последней капли, у него должно получиться. Пусть даже первый и последний раз в жизни.
— Скит, — предостерегающе выдыхает Лайон. Ещё с первым прикосновением он понял, что происходит, но вмешиваться в процесс или прерывать его не решается — порой последствия такого вмешательства намного хуже, чем последствия самого колдовства для не-мага. — Скит, одумайся, прошу тебя. Обожжёшься.
— Да даже если в пепел обращусь — всё равно, — он долго запоминал нужную последовательность и нужные слова на странном, изломанном, шипящем и щёлкающем языке, долго тренировался вырисовывать символы уверенно и правильно, чтобы не дрогнула рука и не сорвался голос. Кропотливо отыскивал и собирал в себе крупицы магии. Его должно хватить. Всё должно получиться. — Мне просто не нужна эта жизнь без тебя.
Он не ошибается в рисунке и не сбивается в заклинании, магия горячей волной приливает к пальцам. Преодолевая сопротивление, она медленно и нехотя перетекает в призрачные линии. Это больно, будто он сунул руку в открытое пламя, будто из него душу пытаются вынуть — дыхание перехватывает и ледяной иглой насквозь прошивает паника. Но Лайон рядом. Лайон поддерживает его и аккуратно-аккуратно, с ювелирной точностью, вплетает тонкие волокна своей магии в нестабильный, неоднородный поток его заклинания, чтобы всё прошло гладко и чтобы уменьшить разрушительное воздействие. Лайон же ловит его после, когда ноги отказываются держать и колени подламываются, помогает плавно опуститься на пол, а не грохнуться мешком с костями.
— Дыши, Скит, дыши, — приговаривает он, и кажется, что только этот голос удерживает Скиттлза в сознании. — Сейчас станет легче. Выдыхай.
Фокусируя взгляд на его лице, Скиттлз ожидает увидеть недовольство, но не обнаруживает ни единого следа, только беспокойство и болезненную нежность. Он не сразу понимает, что Лайон нашёптывает скороговорку-заклинание, бережно накрыв ладонью его повреждённые пальцы — их Скиттлз не чувствует. Пытается пошевелить ими, но ничего не получается.
— Не поможет, — зачем-то говорит он Лайону, хотя кому, как не ему, знать об этом. Такие повреждения не вылечиваются, магия выжигает всё изнутри. С другой стороны, это всего лишь пальцы.
— Не поможет, — соглашается Лайон. — Но я хотя бы могу сделать так, чтобы ты не чувствовал боли. Повезло, что заклинание слабое.
Скиттлз как никогда отчётливо улавливает мельчайшие изменения в нём. Замечает постепенно сходящую бледность, проглядывающую в улыбке нервозность, пришедшую на место холодной сосредоточенности дымку испуга. Мучительно вслушиваясь в себя, он пытается понять, что изменилось. И изменилось ли? Сработало ли? В груди тяжело, горячо и почти больно, даже несмотря на целебную ворожбу. Может, дело в его заклинании, а может, он просто до беспамятства влюблён. Обнимая Лайона из всех сил, он пытается уловить ритм его сердцебиения.
— Кто только научил тебя такой гадости? — тот горестно вздыхает, закатив глаза к потолку. Знает, что никто Скиттлза не учил, он сам нашёл, сам освоил и переборол своим ослиным упрямством. Высушил самого себя до дна, лишив последнего дыхания магии, но опутал и своё, и его сердце слабо светящейся паутиной.
— Всё, что угодно, лишь бы тебя не отпускать.
Где бы он ни был, куда бы ни забросила его война, Скиттлз всегда будет знать, жив ли он и всё ли с ним в порядке. И если его сердце вдруг перестанет биться, то и второе тоже остановится.
Ужасно эгоистично с его стороны. Зато теперь обоим придётся изо всех сил себя беречь.